Практика в деревне

   Эта история произошла в лихие девяностые, когда дети переставали мечтать о профессии космонавта, зато мечтали стать крутыми бизнесменами. В каждом ВУЗе спешно открывались экономические факультеты. Даже в медицинском, наверное, было что-то этакое. Но мне повезло. Никаких трупов и анатомичек. Я поступила в безобиднейшую сельскохозяйственную академию. И всё было бы отлично, если бы не практики с выездами в глухие деревни.

    Все, наверное, знают, в каком запущенном виде оказывались советские колхозы и совхозы. Люди уезжали из деревень в города, иногда даже не продавая дома за бесценок, а оставляя их на разграбление нечистым духам… Конечно, про духов это я загнула. Хотя, чем чёрт не шутит, я ведь попала тогда в жуткую историю.

    Моя практика проходила в такой унылой деревне. Первое, что я заметила — все деревья были вырублены. Все. А ведь там когда-то было даже садоводческое товарищество, но вместо него остались одни пеньки. Во всей деревне сохранилось одно-единственное дерево во дворе полубезумной тётки, которой эта чахлая берёза была дорога как память. Случился там у неё первый поцелуй или ещё что — никто не знает. Но берёзу срубить она не дала.

    Я же, чтобы не ездить из города в деревню, остановилась у местной бабульки, одной из тех, что не желали покидать юдоль скорби даже под страхом смерти.

    Баба Маша была не страшная, но замкнутая немного и нелюдимая. Но там все такие были — с приветом. Времена-то лихие, можно понять. Бабуля вежливо попросила меня не включать свет, когда стемнеет, потому что электричество нынче дорогое. Так что пришлось уважить старушку — писать отчёты при свече и свете луны и воображать себя Александром Сергеевичем, сочиняющим для Арины Родионовны.

    Практика моя проходила в местной бухгалтерии. Познакомившись с деревенскими бухгалтершами, я решила, что лучше закопаться в пыльные бумаги и не обращать внимания на чокнутых тётушек.

    Я переписывала данные в тетрадь и слушала унылые разговоры о том, как всё дорожает, страну развалили, а вот у Марины Андреевны последние туфли износились. Под конец практики я готова была выть от этих разговоров, и мне было неуютно «фасонить» среди этой бедноты в кожаной куртке. Скуку деревенской бухгалтерии взорвал деревенский же участковый, который сообщил, что убили Марину Андреевну. Вот и не нужны ей уже туфли, отмучилась.

    Надо сказать, что это та самая тётка, в окна которой стучала ветвями белая берёза. Единственное дерево во всей деревне. Это-то и дало повод позлословить моим коллегам по профессии. Мол, предупреждали же дуру! Ан нет, память о милом Ванечке была дороже. Где теперь тот Ванечка? И где теперь Марина Андреевна? А берёзу всенепременно срубить!

    Эти разговоры меня напрягали. Когда я спрашивала, что такого в этой чёртовой берёзе, все замолкали и косились на меня недобро. «Вот именно — чёртовой!» — подняла палец главбух. И замолчала, уткнувшись в какой-то документ.

    Нет, в чертей я не верила. Хотя это Богом забытое место в самый раз для их пристанища. Тот же вопрос о берёзе я задала бабульке, у которой квартировала. Разговор происходил в темноте, только луна освещала комнату. Старуха сидела ко мне спиной, а потом вдруг резко повернулась, да так, что я невольно отшатнулась.

— Не спрашивай, девонька, — прохрипела бабка. — Если жить хочешь — не спрашивай. И не зажигай свет!

    Она зажмурилась и стала шептать «Отче наш», отчего лицо её сделалось совсем жутким.

    Мне тогда показалось, что она готова всё рассказать. И ей очень хочется рассказать, но она закрыла себе рот молитвой, словно запечатала.

    Я не стала больше ни о чём спрашивать и пообещала себе уехать из этого колхоза как можно быстрее.

    Днём, проходя мимо дома Марины Андреевны, я услышала звук срубаемого дерева. Мужики рубили берёзу и матерились так, что уши заворачивались в трубочку. Матерились они громко, с выражением. И уж точно не потому, что устали рубить одно хилое деревце. Я понимала, что так люди делают от страха. «А крепкое слово отпугивает нечисть», вспомнились слова моей суеверной тёти.

Там же во дворе был и участковый. Он не помогал мужикам, просто наблюдал. Был он самым молодым из всех и выглядел очень напуганным.

    Я осмелилась подойти к нему, спросить:

— А что здесь всё-таки происходит? На этом дереве когда-то кто-то повесился, и теперь мертвец мстит?

    Участковый, а звали его Алексей, сначала пристально рассматривал меня, потом нервно как-то засмеялся:

— Меньше смотрите фильмы ужасов.

    Мы снова засмеялись и будто бы сняли с себя нервное напряжение. Алексей был молод и симпатичен, поэтому я подумала, что не грешно будет немного погулять с деревенским парнем, разбавить тоску практики амурным приключением. Стыдливое время Наташи Ростовой прошло, как говорится. Лёша тоже был не прочь подружить со мной.

    Наше первое свидание чуть не оказалось для меня последним свиданием за всю мою жизнь.

    Баба Маша, узнав, что я иду на свидание с Лёшей, да ещё поздно вечером, разволновалась вдруг.

— Ну что вы, Марья Петровна, — сказала я, — не волнуйтесь за мою невинность. Времена сейчас другие.

    Она зло зашипела:

— Да нужна мне твоя невинность, дурёха! Есть вещи страшнее, чем потерять невинность тела. Потерять невинность души — вот… Не понимаете вы, молодые, суёте свой нос куда не след!

    Бабка махнула рукой:

— Значит, так тому и быть.

    И снова зашептала свою молитву, от которой меня кидало в дрожь.

    Я не собиралась прыгать с Лёхой на сеновал в первую ночь, зря эта старая обо мне так плохо думает. Мы же просто погуляем. Чего мне бояться милиционера, который, похоже, и сам тут напуган по не могу? Запугали его эти чокнутые ведьмы. Кстати, почему он до сих пор не уехал из этой дыры?

    Так размышляя, я отправилась на свидание. Было ещё тепло. И если бы тут были деревья, я бы любовалась их золотом, вдыхала запах прелой осенней листвы, а не той человеческой вони, что плотно окутала деревню.

    Но Лёша сказал, что деревья ещё остались. Немного, но есть.

    И привёл меня к вырубленному саду на краю деревни. Здесь все дома были брошены. А оставшиеся деревья почему-то обнесены колючей проволокой.

— Лёша, что здесь случилось?

    Я вдруг подумала, что бабка права. И не стоило мне гулять с этим странным парнем.

    Он смотрел на деревья, и мне не нравился его взгляд. В нём мешались одновременно испуг и какая-то твёрдая решимость. От этого взгляда меня кинуло в холод.

— Однажды, — тихо произнёс Лёша, — деревья сошли с ума. Вернее, не деревья, а их тени. Когда темнело, люди включали свет. Тени, отбрасываемые от деревьев, начинали поворачиваться и падали на окна, хотя по всем законам физики такого не могло быть. Особенно тень становилась жуткой, когда падала на занавешенное окно и проглядывала сквозь. Когда ветер шатал деревья, тени казались живыми. Но это не пугало, это было так привычно…

    Я сглотнула.

    «Беги от психа!» — вопила моя интуиция, но ноги словно приковало к месту. Я слушала безумный рассказ безумного милиционера.

— В одну недобрую ночь семью председателя товарищества нашли мёртвой. Он, жена, трое детей. Все мертвы, — продолжил Алексей. — Не было никаких следов насильственной смерти. Их никто не убивал. Они будто бы уснули и не проснулись. Пятеро человек в одну ночь.

— А что с ними случилось? — прошептала я.

— Вскрытие показало разрывы внутренних органов, будто их разодрали крючьями. Но внешне все тела были целыми. Ни один человек так не сможет, каким бы ловким ни был.

    Он замолчал. Ветер раскачивал невырубленные деревья за нашими спинами. Восходила луна, и тени ложились на дорогу. Я невольно отступила в сторону. Лёша продолжил рассказ.

— Потом стали умирать люди. Все точно так же. Внешне — никаких повреждений, внутри — разорванные органы. Конечно, все всполошились. Позвонили куда надо. Но… не нашли никаких вирусов, ни возбудителей или как там. Вообще непонятно, что это было. Нас не поставили на карантин — кому мы сейчас нужны? Люди стали спешно уезжать из деревни, увозить семьи. Кто не успел — тот жестоко умер.

    Он вздохнул.

— Я тогда ещё подростком был. И я видел…

— Что ты видел?

— Как тени за окном проникают в дом. И в человека. Это была моя мать. Эти бесплотные тени, эти острые ветви разорвали её изнутри, как крючьями. Даже крови не было. Но они это сделали!

    Лёша закрыл лицо ладонями.

— Я это видел!

    Я обняла его. Наверное, в детстве он действительно видел что-то страшное, это свело его с ума. Лёша дёрнулся, высвободился из объятий. Посмотрел на меня, сжав мои плечи.

    «Беги!» — заверещала моя интуиция, но я не могла. Слишком жутко всё это было, ноги словно отнялись от страха.

— Я всё рассказал людям. И мне поверили. Деревья вырубили. Осталось немного садовых, мы не имели юридического права их вырубать. Тогда мы обнесли их колючей проволокой, которую освятил батюшка. И смерти прекратились.

— Только Марина Андреевна…

— Да! Эта старая дура считала, что её берёза никогда! Вроде как защитница и берегиня. — Он выматерился. — Берёза долго продержалась ещё, но эта напасть заразила и её. Тени проникли в дом и разорвали Марину в клочья.

    Я дотронулась до его руки.

— Я тебе сочувствую…

— И не веришь?

— Мне сложно в это поверить, извини. Пошли лучше домой.

    Его губы искривила ухмылка.

— Не веришь… Давай я тебе покажу?

— Нет, — я отступила от него, потом развернулась и со всей прыти побежала домой.

    А Лёша побежал за мной. Я закричала, но люди, давно привыкшие к ожившим теням, заперлись в своих домах и не спешили на выручку.

    Он поймал меня и поволок к саду, несмотря на то, что я изо всех сил упиралась.

— А знаешь, — шептал он, шумно дыша. — Они теперь отсюда никого не отпускают, если им не принести жертву. — Лёша засмеялся. — И если я отдам им тебя, я смогу уехать.

Мои протесты его не волновали, он был сильнее.

    И всё что мне оставалось — читать про себя «Отче наш». Месяц житья с набожной бабкой заставил меня запомнить слова.

    Лёша кинул меня прямо на колючую проволоку. И тени деревьев вцепились в меня. Я чувствовала их. Лезвия бритвы на коже, больнее стальных колючек. И снова закричала.

— Да что ж ты творишь, ирод!

    Крик бабы Маши пробился через угасающее сознание, и я упала в обморок. Только молитва крутилась в мозгу.

    Очнулась я в своей деревенской комнате, которую снимала.

    Резко села в кровати, ощупала себя.

— Да не боись, — раздался старческий голос. — Цела ты. Главное, душенька твоя цела.

    Я повернулась к бабе Маша. Она улыбалась.

— Пакуй вещи, девонька. И я соберусь. Уезжаем мы отсюда.

    Она поднялась.

— А Лёша как?

    Баба Маша повернулась к иконам, перекрестилась.

— Помер наш Лёша, царствие ему небесное. — Она усмехнулась. — Не рой яму другому, сам в неё попадёшь.

    С тех пор я боюсь единственного тополя за своим окном. Зашторила окно так сильно, что ни одна тень не пробьётся.

    Вдруг дерево сойдёт с ума, и его тень оживёт в темноте однажды?