Место действия — умирающая деревня с десятком местными бабушек в Новгородских лесах, время действия — август 1995 года. Деревня умирала долго, наверное, лет тридцать уже. Это сказалось на плотности застройки — можно идти по улице и неожиданно набрести на холмистые, заросшие крапивой и ивняком обширные пустоши. Есть дома, которые вообще, казалось, всегда стояли на отшибе. Просто за время агонии еще при Союзе многие разбирали дома и уезжали в центр сельсовета, и там ставили дом заново. Оттого и деревня вся раскиданная такая оказалась.
На центральной площади тогда остался лишь одинокий дом бывшего сельпо. Мы, молодежь (дачники из Питера или Москвы в возрасте от 12 до 25 лет), туда и набивались — был у нас он местным подпольным клубом, что ли. Там пили водку, там строились наши первые отношения с противоположным полом, там дрались иногда. В общем, весело было.
У магазина на чердаке была устроена лежанка из досок: натаскано туда было матрасов, одеял старых — не счесть всякого мягкого барахла. И вся эта лежанка была открыта с одной стороны, так как не было у дома одного фронтона. Это «обзорное окно» выходило на заросшую дорогу к заброшенной ферме метрах в трехста. Так получилось, что в конце августа осталось в деревне всего двое молодых людей (один из них — я) и две девушки. Вот мы и лежали наверху, курили, выпили, само собой. И тут я заметил, что по дороге кто-то идёт со стороны заброшенной фермы — медленно, часто останавливаясь (для полного представления об антураже скажу, что кругом были сплошные южнотаёжные леса, и за фермой тоже).
Мы в деревне знали всех по пальцам: не бабушки местные точно, не матери наши точно, ни отец одного из нас точно: не похож ни походкой, ни другими признаками. Вокруг стлался туман. Я показал всем остальным на фигуру, мы стали присматриваться и замолчали. Видно фигуру метрах в пятидесяти-ста от нас, больше ничего не определить. Постоит-постоит, потом идёт к нам по заросшей дороге со стороны фермы. Со временем стало видно, что у идущего есть две ноги, две руки. Руки странным образом при такой медленной походке сильно раскачивались, как будто он занимался там спортивной ходьбой. Девчонки испугались и начали проситься вниз, в основной зал магазина. Нам, парням, было интересно и страшно одновременно. С удовольствием ушли бы, да перед девушками выказывать слабость нельзя. А он идёт и иногда останавливается, словно замирает. Разглядеть его всё еще не могли — туман был очень густой, виден был лишь силуэт туловища и конечностей. Роста в нем, наверное, было не больше двух метров, но, скорее всего, и не меньше.
Когда он был от нас метрах в тридцати, мы испуганным шепотом договорились закричать матом все вместе вчетвером — нам было действительно страшно, и была надежда, что мы испугаем его, ну или в ответ услышим адекватный человеческий мат. Однако в ответ он просто резко встал на четвереньки (или на четыре лапы?) и побежал свободной рысью обратно к ферме. И всё это в тумане, в тёмную августовскую звёздную ночь, при почти полной луне...
Дальше мы просто отсидели в магазине часа полтора и пошли провожать наших барышень. Все были сильно напуганы. Сошлись на мнении, что: а) это были не дачники и не местные (гостей в деревне не было, и появиться им было неоткуда); б) это были не из соседних населенных пунктов (опять же, вся деревня бы знала, кто и откуда пришёл); в) не бомжи или уголовники, их там в лесах не водилось, не выжили бы; г) это был не медведь (медведей я там пару раз встречал, убегал от одного даже — не умеет медведь минут десять идти прямо, не становясь на четыре лапы). В общем, мы видели что-то крайне непонятное. Особенно удивило нас то, что пришёл он со стороны заброшенной фермы как человек, а убежал как собака. Кстати, на ферму мы сходили на следующий день с отцом одной девушки, который увлекается охотой и все следы в лесу читает, как по книге. Не было там ничего и никого.
Ты уже начал засыпать крепким спокойным сном, как вдруг слышишь: кто-то прошептал твое имя. Ты живешь один.