Евдохино подворье

   Моя тетя Вера родилась и выросла в глухом селе Решнивка Хмельницкой области (Украина). Именно в таких селах Гоголь когда-то собирал истории для своих Вечеров на хуторе, более того, даже сейчас местные жители готовы рассказать вам такое, от чего кровь стынет в жилах.

    Привезли меня туда в возрасте 7 лет, тогда ещё совсем не знакомую ни с Гоголем, ни с другим украинским фольклором. Но, поверьте, Решнивка - самое атмосферное место для подобных знакомств: полное отсутствие асфальтированных дорог, огромные сады при белёных украинских хатах и два фонаря на всю деревню - один у строящейся ещё со времён развала СССР церкви, второй у сельсовета, звездное-звездное небо над головой и чёрные, не темные, а бархатно-чёрные, непроглядные украинские ночи. Машин нет, зато есть один автобус, принадлежащий мужику с говорящей фамилией Чмырь, люди перемещаются на конях и телегах, днём работают в колхозе, вечером в огороде, а после плотного ужина валятся спать, чтобы встать с рассветом и успеть прополоть грядку перед тем, как все начнётся заново.

    Однако, справедливости ради, стоит заметить, что значительная часть крошечного населения Решнивки после колхоза - или вместо - пьет горилку, как, например, мой дорогой, ныне покойный дядя Коля, муж несчастной тети Веры. Конечно, измученная работой, маленькими детьми и вечно пьяным мужем женщина редко находила время на нас - меня, которую занятые родители привезли на лето в далекую деревню оздоравливаться парным молоком, и двух родных дочерей, но все же случалось, что она, перед сном заплетая свои русалочьи волосы в косу, принималась рассказывать.

    Так было и в тот вечер - бурная летняя гроза отменила вечерний огородный труд, и тетя Вера, явно этому радуясь, сидела перед старым зеркалом, причесывая свои волшебные волосы.

    «Была у нас соседка, Евдохой звали. Жили с мужем через два дома от нас, и так тяжко жили, что детей кормить порою нечем было. Работали целыми днями, да все зря, как мешало что-то, вот и ходили полуголодные. Муж не выдержал, стал пить, да и помер, а Евдохе куда деваться? Детей-то надо кормить. Вот и стала она ночами ходить по подворьям: у кого курицу унесёт, у кого яиц, где картошки накопает - все в дом, пригодится, детки съедят, сама поживится малость. Так и выживали. Люди-то знали, что то Евдоха крадет, да молчали - жалко было бабу, даже иной раз специально оставляли что.

    И вот одной ночью нашла она где-то черта, да тот за ней так и увязался. С той поры у Евдохи налаживаться будто стало - люди заметили - поправилась она, пополнела, румянцем заиграли щеки. Стали соседи спрашивать, что да как, ну Евдоха и открылась им, рассказала про черта, мол помогает он ей, мужа заменяет, приходит ночами в кровать. Зла не делает, только дышит тяжело, страшно поначалу было, да привыкла. Лучше с ним, чем без него, хоть голодной смертью не помру, говорит, хоть дети сыты - с чертом-то и хозяйство налаживается, как по волшебству начала картошка в огороде расти, а раньше хоть что ты с ней делай - не растёт и все тут. Послушали люди, головой покачали «тронулась Евдоха», да и забыли.

    А тут мы с сестрой моей покойной, Анюткой, подросли да стали на танцы бегать в соседнее село, там клуб был. И, было дело, возвращались по ночи уже, а ночь темная, непроглядная, луна только светит. Страшно нам стало, мы быстрей бежать, а тут как раз подворье Евдохи. Я первой бежала, не взглянула туда даже, а Аня остановилась, я оборачиваюсь, вижу - застыла, смотрит, не моргает даже, зову - не откликается. Стоит-стоит, да вдруг как рванет! Бежала, будто черти за ней гнались, ну и я, понятно, тоже припустила. Домой вернулись, Аня бледная, как смерть, на пороге и свалилась. До утра в горячке металась, а утром, как пришла в себя, рассказывает:

    — Я на дворе том увидела мужика. Большой такой, чёрный весь и бородатый, одет не по-нашему, да палка в руках, в лунном свете его как днём видно. Смотрит на меня, не отрываясь, да палкой своей из стороны в сторону водит. Говорит мне: «Поздно ходишь, девка», а сам смотрит так страшно и палкой все водит туда и обратно. 'Поздно ходишь, поздно ходишь, девка, поздно, поздно ходишь, поздно ходишь, поздно ходишь, поздно, поздно'.

И вот, девки, скажу я вам, мне так страшно никогда ещё не было. Солнце на улице светит, ветерок, вишневые ветви за окном колышатся - благодать! А Анютка мечется по кровати и повторяет одно и то же и не успокоится никак. Доктора позвали, тот посмотрел что-то, языком поцокал, таблетку дал, Аня успокоилась, вроде, уснула.

    Да ночью снова началось, мечется и кричит, поздно, мол, ходишь, кричит и бьется, не успокоится никак. Кинулись снова за доктором, да тот только руками развёл, говорит, в город везите. Отец к Чмырю пошёл, просил на автобусе Аньку-то увезти, да тот не схотел, говорит, автобус барахлит, мотор чинить надо. Да только автобус его с утра ещё на станцию ездил.

    Ну что поделать, стали кобылу запрягать, чтобы до станции доехать, да пока возились, Анютка дышать перестала. Померла девка, за полтора суток сгорела, а отчего - непонятно.»

    Тетя Вера пристально смотрела в зеркало, вглядываясь в темные свои очи. Потом резко отвернулась, коса ее змеей скользнула по плечу и замерла.

    — Не смотрите, девки, ночью в зеркало, привидится что, не дай Бог, останетесь кривыми или сбожеволите.* Черт ведь только и ждёт, чтоб навредить, его просить не надо. Вот Евдоха помощь от него получала, а за что - так и не знаем. Только померла она страшно, повесилась на вишне в саду, ни про детей, ни про душу свою не подумала. Так и висела, на ветру раскачивалась, пока утром ее же дети мамку свою на дереве не нашли. А черти, говорят, всегда у вишневых деревьев да на перекрёстках появляются.

    С этими словами тетя Вера встала, погасив свечи (электричество в грозу отключали), и легла в кровать, моментально, казалось, заснув.

    Мы лежали, боясь пошевелиться. Чёрная украинская ночь за окнами шумела дождем, а наши вишни стучали ветками в окна.

    *Сбожеволить - сойти с ума.