Слепая зона

   Когда моя сестра лишилась лица, нам обеим было по 12 лет. Мы сидели на картонках в зарослях кустов за домом, где у нас было что-то вроде шалаша. Играли в магазин с листьями вместо денег. За зелёной стеной раздались смешки, и мы поняли, что местные мальчишки опять пришли нас донимать. Однажды они даже сломали наш домик — это казалось нам таким горем, мы обе ревели, восстанавливая своё убежище. Странно вспоминать об этом.

    В шалаш, подначиваемый своими приятелями, забежал самый младший из них. Он поставил на землю дымящуюся пивную бутылку и сразу же выбежал, не переставая хихикать. Кристина сидела к ней ближе. Я наклонилась и протянула к бутылке руку, не знаю точно, зачем, наверное, хотела выкинуть её из шалаша. Прогремел взрыв, мою ладошку обожгло, и ещё я почувствовала, как что-то, пролетая, коснулось лица. Боли не было. Оглушённая, я глядела, как опускаются всколыхнувшиеся ветки нашего «потолка». По щекам потекла какая-то жидкость. Посмотрев на свою все ещё вытянутую руку, я не смогла понять, в чем дело и что вообще произошло: левая рука (я была левшой) потеряла привычные очертания. Всё было абсурдным, как во сне, только во сне уши не заполнял пронзительный высокотональный писк. Поднесла ставшую такой незнакомой руку к лицу, чтобы рассмотреть. Указательного и среднего пальцев не было вообще, как и прилегающего кусочка плоти; безымянный свисал, болтаясь, на лоскуте кожи. Из центра красной ладони толчками выплёскивалась кровь. Таких рук не бывает — мелькнула мысль.

    Кристина с открытым ртом повернулась ко мне. То, что это Кристина, я знала по её розовой вязаной кофте, но вместо головы... В общем, её частично скальпировало, и волосы на одной стороне головы как бы завернулись, открыв бело-красную кость. Рот был перекошенным красным провалом, почти не прикрытым ошмётками рваных щёк. Носа не было. Глаз не было. Левый тонул в мешанине мяса и торчащих осколков стекла, вместо правого на меня смотрела чёрная сморщенная щель без глазного яблока внутри. Писк в ушах постепенно стихал, возвращая звуки мира: пение птиц, машины, как ни в чем не бывало едущие по дороге, и встревоженные голоса. Вопль Кристины. На покачивающихся ветках вокруг, забрызганных нашей кровью, тут и там висели клочки нашей плоти.

    И тогда пришла боль.

    Все оказалось не настолько плохо, как я решила в первый момент. Левый глаз Кристины, как и мой безымянный палец, врачам удалось спасти. Потребовалось множество операций, но сейчас шрамы на моих щеках и лбу почти незаметны. Я научилась пользоваться правой рукой. На клешню левой мне предлагали косметический протез, но я не видела смысла в резиновых негнущихся пальцах манекена. Помню тошноту, подкатившую к горлу, когда я представила, как буду красить на них ногти.

    Кристина же, хоть и осталась зрячей, превратилась в монстра. Хирурги сложили все сохранившиеся остатки в подобие лица, заново собрали холмик в центре, отдалённо напоминающий нос. Такие слова как «лоскут на питающей ножке» надолго поселились в разговорах нашей семьи. Руку Кристины пришили к лицу, и так она жила месяцами, пока шаг за шагом ей пересаживали с руки кожу и жировой покров. Несмотря на все усилия, то, что получилось в итоге, все равно не было человеческим лицом. Даже приблизительно. Моя собственная сестра преследовала меня в ночных кошмарах. Что-то наподобие пластиковой куклы Барби, которую ненадолго сунули головой в костёр.

    Был длительный курс реабилитации для всей семьи, но не могу сказать, что мне он помог. Что до Крис — ей не помог точно. В итоге для неё изготовили искусственный глаз и прикрывающую ворочающийся в глотке язык силиконовую заплатку на правую сторону головы, в которую предварительно вживили магнитные крепления. Если глаз (кстати, глазные протезы — это вовсе не стеклянные шарики) и заплатку установить на место, а потом тональным кремом замаскировать места соединения резины и кожи — да, тогда она становилась похожей на человека. Встретив её с наложенными протезами вечером в парке, вы бы, возможно, даже не убежали в ужасе. Но она больше не ходила в парки или вообще куда бы то ни было. Может, и к лучшему.

    Хуже всего было то, что от шока Кристина сошла с ума.

    Дело в том, что больше всего на свете Крис боялась темноты. Ничего удивительного для ребёнка, но так было не всегда. Где-то в десятилетнем возрасте, приехав на лето в деревенский дом дедушки, мы отправились смотреть заброшенные коровники и покосившийся зерновой элеватор, что стояли на краю большого заросшего поля. То была настоящая экспедиция. Нас сопровождала мама, чья роль в походе сводилась к ежеминутным окрикам «девочки, осторожнее!» и охране взятых с собой бутербродов.

    Помню, что коровник оказался скучным остовом из бетонных рёбер и сам напоминал сдохшую давным-давно циклопическую корову. Мы посмеялись над этой идеей. А вот у зернохранилища сохранилась крыша, сумрак хранил прохладу даже среди знойного дня. Была в нем какая-то манящая тайна. Против ожидаемого, мы провели в руинах совсем немного времени, так как до визга испугались копошения в куче старых гнилых мешков. Кристинка потом рассказывала, что видела страшную «ползучью тень». Конечно же, там просто водились мыши. Но с тех пор сестра отказывалась ложиться спать без ночника и ходить в налёт на погреб за вареньем, чем мы с удовольствием промышляли раньше. Несмотря на все мои дразнилки, попытки оставить её в темноте неизменно заканчивались истерикой.

    Я любила свою сестру, поэтому вскоре перестала её доставать, и долго утешала, когда, год спустя, в доме выключили свет, пока она принимала ванну.

А теперь паранойя Кристины вернулась с небывалой силой. Её страхи получили новую пищу. Обнимая меня (я, как ни старалась, не могла побороть дрожь при взгляде на её теперешнее лицо), сестрёнка сквозь сотрясающие её тело рыдания говорила мне, что ползучьи тени приближаются к ней со слепой стороны. Она не могла спать без лекарств, которые приходилось заставлять глотать насильно. Как только ей разрешили садиться, целые дни она начала проводить не за чтением журналов, фильмами или учёбой, а просто тупо сидя на покрывале и постоянно крутя своей изуродованной головой, как сова. Она осматривала всю палату раз за разом, и снова, и снова. Это было первое, что она начинала делать, проснувшись, и не прекращала ни на минуту. Увещевания, что палата ярко освещена, что тут нет никаких теней — не помогали. Успокоительные лишь заставляли её упасть на подушку, где бедная Крис продолжала вяло ворочать головой, сбивая свои повязки и пачкая наволочку сочащейся сукровицей. Врачи надеялись, что со временем шок и вызванные им симптомы как минимум ослабеют.

    Наконец, нам разрешили забрать её домой. Знаю, это недостойно, но я не была этому рада. Я не могла учиться, не могла читать или играть, зная, что за моей спиной на кровати сидит безумное одноглазое чудовище, бывшее моей сестрой, и бессмысленно дёргает головой, непрестанно озираясь в поисках других чудищ, приближающихся к ней по стенам, когда на них не смотрят. В люстру пришлось вкрутить лампочки помощнее, чтобы Кристине было спокойнее, но яркий белый свет днем и ночью превратил нашу уютную спальню в подобие операционной. У меня ведь тоже остались не самые лучшие ассоциации, знаете ли — так думала я. Я никогда не смогу нормально пользоваться левой рукой, и, если на то пошло, никогда не смогу выйти замуж со всеми этими алыми шрамами и почти бесполезной, покрытой новой розовой кожицей культёй! Родителей же, казалось, заботило только плачевное состояние сестры. А вскоре, зайдя в комнату, я обнаружила её сидящей на кровати с поднесённой вплотную к лицу горящей настольной лампой. Она плакала — как всегда, без слёз, потому что не могла больше плакать слезами. Когда она повернулась ко мне, свет блеснул на несимметричных металлических пеньках для крепления протеза. Зрение в сохранившемся глазу Кристины начало стремительно угасать.

    Было проведено ещё несколько операций на хрусталике, но безрезультатно. Моя сестрёнка полностью ослепла без надежды на восстановление.

    Последовали три недели того, что я не могу воспринимать иначе как ад. Крис вновь перевели на кормление через трубку и начали привязывать её к кровати. Когда она была под лекарствами, то лежала без сознания, в остальное же время непрерывно кричала. На вторую неделю, сорвав связки, хрипела в агонии. Врачи говорили, что это не от боли, виной всему её психологическое расстройство. Господи, как же это было страшно! Родители опять поселились в больнице, но ничем не могли помочь. Но страшнее всего, не сомневаюсь, было самой Кристине. «Ползучьи тени» из её кошмаров больше ничто не могло остановить. Очевидно, они добрались до неё.

    Спустя бесконечные три недели она затихла, и не произнесла больше ни слова. Обмякшую, словно набивная тряпичная кукла, мы снова забрали её домой. И именно я нашла её тело через пару дней. Закрепив перочинный нож в стоявшем в углу комнаты масляном обогревателе, пока мы с мамой находились в соседней комнате, Кристина несколько раз насадилась на лезвие шеей и головой — не издав ни звука.

    Чем закончилась история для паршивых шутников (и их родителей), решивших, что бомбочка из карбида — это весело, я не знаю, и никогда не стремилась узнать. Сейчас у меня есть неплохая в принципе работа и ребёнок, для которого я постараюсь стать лучшей мамой в мире. Но иногда по вечерам, когда я просто физически ощущаю, что силы мои на исходе, я укладываю малышку и запираюсь на кухне, достаю из шкафа вино, а с верхней полки — пыльную пачку сигарет. Сижу за столом, не включая телевизор, пью бокал за бокалом. Вспоминаю свою бедную сестру. И изо всех сил стараюсь не смотреть в угол за холодильником, откуда ползут ко мне безмолвные плоские тени.