Дичь

   Дичь досаждала мне вот уже на протяжении недели. Она безнаказанно шныряла по владениям, по ночам проникая в склады через разбитые окна и пожирая хранящуюся там еду. Сначала я терпел: земли, принадлежащие мне, настолько обширны, а леса в них столь густы, что выследить дичь представлялось трудной задачей. Но после того, как она атаковала третий по счёту склад, я объявил охоту за ней. Моей целью было найти и убить дичь во что бы то ни стало. Помимо практической пользы, это обещало удовольствие древнего охотничьего азарта, ныне почти позабытое нами. Поэтому я выделил целую неделю и прибыл на свои владения с оружием.

    Я опасался, что за время моего отсутствия дичь вполне могла уйти в другое место. Но во время обхода складов я убедился, что это не так: об этом красноречиво говорил очередной испорченный склад. Как всегда — разбитое окно. Мешки с крупой были безжалостно порваны. Остатки недавнего пиршества пробудили во мне гнев. Это были мои земли, и ни одно существо не имело права так терроризировать постройки, которые принадлежали мне. Я покинул склад в раздражении и начал поиски следов, которые могли навести меня на потерявшую стыд дичь.

    Надо сказать, задача была непростой: видимо, своим особым чутьём, дичь догадалась, что за ней идёт охота. Она, без сомнений, была весьма умна. Недавно в лесу выпал первый снег, поэтому мне не составило труда обнаружить оставленные дичью отпечатки на белом хрустком покрывале. Но следы были крайне запутанными. Они то и дело кружили вокруг одного и того же места; бессчётное число раз вели в небольшую речку, которая текла между деревьями, и там обрывались; а иногда и вовсе пропадали на ровном месте — видимо, дичь умела лезть на раскидистые нижние ветви деревьев. Впрочем, вряд ли трюк ей удавался очень хорошо: большей частью следы всё же были хорошо различимы на земле, и это было мне на руку.

    Через пару дней блужданий по молчаливым чащобам я стал лучше узнавать устройство разума дичи, которую преследовал: я понемногу проникал в сложности тех пружин, что управляли её поведением. Больше я уже не вёлся на уловки с кругами в одном месте и намеренно крутыми углами поворотов, которые были призваны сбить меня с толку. Я начал определять места, где дичь спит — в основном под сенью высокорослых деревьев — и где она особенно любит бывать. Круг охоты сужался. На четвёртый день я впервые увидел дичь — правда, с довольно далёкого расстояния, и ей удалось быстро достичь речки. Без сомнения, теперь она стала во сто крат осторожнее, чем раньше.

    Охота закончилась на шестой день, и довольно неожиданно: устав от полудневного бесплодного поиска в лесу, я решил зайти в ближайший нетронутый склад и подкрепиться. Каков же был мой гнев, когда я обнаружил, что дичь побывала и тут, причём совсем недавно — за какие-то полчаса до моего прибытия!.. Следы на снегу были чёткие и не покрытые твёрдой коростой, которая при низких температурах образуется очень быстро. Так или иначе, у меня появился реальный шанс догнать дичь, и я не собирался его упускать. Вскинув ружьё, я быстро шёл по следу, стараясь быть бесшумным и вглядываясь вперёд, в серо-чёрные заросли.

Несмотря на всю свою хитрость, на сей раз дичь не почувствовала подкрадывающейся к ней опасности: чутьё подвело её. Я нагнал её на глухой лесной прогалине, где деревья росли такими тесными рядами, что приходилось буквально протискиваться через стволы. Издали я заприметил белое пятно, отчётливо выделяющееся на невзрачном фоне веток, и стал осторожно сокращать расстояние. Поначалу это мне удавалось — дичь ничего не подозревала, — но затем я нечаянно наступил на тонкую мёрзлую ветку, которая с треском переломилась под моим весом. Дичь вскинулась, мгновенно обернувшись в мою сторону; на мгновение наши взгляды пересеклись. Потом она ринулась прочь, проламываясь через деревья. Я тоже побежал вперёд изо всех сил. После всех растраченных на охоту дней упустить такой славный шанс было бы преступлением. К счастью, деревья мешали дичи так же, как и мне, поэтому она не смогла развить большую скорость. Вскоре деревья стали реже, и я понял, что уже можно пустить в ход оружие. Я снял ружьё со спины и прицелился. Сбивчивое дыхание мешало сосредоточиться и взять цель — тем не менее, я выстрелил, и лес сотряс душераздирающий визг: я ранил дичь.

    Смертельной рана не была, но игра была окончена. Дичь рухнула на месте, визг утих так же внезапно, как начался. Держа ружьё наперевес, я приблизился к ней с некой опаской. Дичь упала навзничь, кровь хлестала из раны на бедре. До этого я мало где видел ручьи крови, и меня немного замутило. Я прислонился к дереву и закрыл глаза. Дичь что-то залопотала на своём тарабарском — и в её голосе мне отчётливо почудились интонации. Друзья, увлекающиеся регулярной охотой, говорили об этом, но здесь и сейчас... такое явное сходство с нами застало меня врасплох. Ружьё задрожало в руке, и мне отчаянно захотелось поднять на руки это раненое, смертельно перепуганное существо и унести к себе, перевязать рану, оставить жить. Но потом я вспомнил о разграбленных складах, о том, что дичь творила на моих землях — и наваждение отхлынуло. Я поднял руку с ружьём, направил ствол на голову дичи. Её лопотание прервалось; тяжело дыша, она смотрела на меня такими разумными блестящими глазами. Под длинные чёрные волосы затекла багровая кровь, льющаяся из раны; грудь под грязной тканью одежды тяжело вздымалась и опадала. На долю секунды я опять ужаснулся собственной жестокости, но...

    «Всего лишь дичь, — сказал я себе твёрдо. — Всего лишь человек».

    И я спустил курок. Выстрел громом расколотил чистый воздух зимы, но, в отличие от первого выстрела, за ним не последовало ни единого звука.