В 90-е, когда денег не было, а кило меди принимали за баснословные деньги, мы ездили на свалку городскую, куда и с шахт отвозили отходы. Роясь в этих отходах, мы находили куски высоковольтного кабеля, который разделывали, обжигали и сдавали барыгам. Там ошивались собаки, которым всегда была еда и которые грелись около вечно горевшей свалки. Мы их обходили стороной. Мы не трогали собак — они не трогали нас. Мы были каждый на своей территории: они жили на своей, а мы работали на своей.
Но однажды, когда мы приехали, мы увидели их на своей части свалки. Они что-то поедали, а так как иногда на свалку привозили остатки просрочки, которую вполне можно было есть, мы почему-то решили, что они жрут колбасу и мясные деликатесы. Палками, камнями и факелами из горящего толя мы отогнали собак. Не сразу, не без сопротивления, но мы выиграли.
Но нашли мы не колбасу, а полуживое обглоданное тело. Он уже не орал, а булькал кровью и остатками лица. От пальцев на руках остались какие-то кости с махрой мяса. Это был когда-то обычный забулдыга бомж. Особо врезалось в сознание мне какие-то белые армейские портки (как мне потом старшики рассказали), которые заканчивались обглоданными голенями, которые шевелились. До сих пор у меня мурашки по коже, когда вспомню, как шевелились эти части полутрупа, и какие хлюпающие звуки он производил.
В итоге мы добрались до сторожки свалки, вызвали скорую, а сами больше никогда не ездили на свалку...
Ты проснулся. А она — нет.