Глаша

   Глаша была блаженной. У таких людей возраст трудно определить. Нельзя сказать наверняка, сколько им лет — тридцать-сорок, а может уже и все шестьдесят. Время почти не отражается на их лицах, протекая сквозь них. Но мне, в мои восемь лет, она казалась глубокой старухой.

    Закутанная в тряпье, Глаша постучалась к нам в дом в том, далеком уже, январе семьдесят третьего года. Я был дома один и не слишком понял, о чем она невнятно бормотала, разобрал лишь то, что пришла к моей бабушке. Гостья уселась на табуретку у двери и с любопытством рассматривала меня. Я тем временем, как радушный хозяин, поставил чайник на плитку, вытащил из буфета варенье, из холодильника — масло, криво-косо нарезал хлеб. Пригласил за стол. Она прошла, не раздеваясь, лишь сняв шапчонку и уличную обувь — старые, растоптанные бесформенные чуни. С ужасом заметил, что на грязных босых ногах не хватало пальцев, а те, что были, торчали розовыми култышками без ногтей.

    Чайник засвистел, я поставил его на стол и налил чаю в большую кружку. Глаша взяла кусок хлеба, не торопясь, с наслаждением стала пить горячий чай, закусывая его хлебом. Когда кружка опустела, подозвала меня к себе и вынула из-за пазухи какую-то несвежую тряпицу. Развернув, достала из нее кусочек сахара с налипшим к нему сором — нитками, грязью, кусочками махорки, и протянула мне. Я вежливо отказался от такого угощения. Не обидевшись, так же аккуратно завернула его в тряпицу и убрала. Пересела к печке, что-то бубнила негромко про себя, приоткрыв печную дверцу, кутаясь в свои обноски. Мне стало скучно, и я ушел в другую комнату, стал листать какую-то книжку. Как она ушла, честно сказать, и не заметил. Видел я ее тогда в первый и в последний раз в жизни.

    Вечером рассказал бабушке о странной гостье и получил крепкий сухой подзатыльник.

— За что? — возмутился я. — Принял гостью, сидел с ней за столом. А то, что ушла, так не моя же вина.

— За то, что не взял сахар, — ответила бабушка и, помолчав немного, рассказала мне историю Глаши.

    Во время войны вся семья ее умерла от голода. Такое в наших краях бывало редко, в деревнях всегда были крепкие связи — последним с соседом поделятся. Но они жили на дальнем хуторе, куда зимой было трудно добраться. Когда весной приехали родичи, то нашли только пять могилок и Глашу. Она всех и похоронила. Как смогла хрупкая женщина выдолбить могилы в мерзлой земле, осталось загадкой. Вот тогда умом и тронулась. Ушла и всю оставшуюся жизнь не останавливалась нигде больше чем на одну ночь. Люди заметили — она не видит разницы между знакомыми и незнакомыми, родными и чужими.

Но вот что интересно, поговаривали, Глаша заходит только в те дома, где живут хорошие люди. Не постучится в богатый дом, где живет начальство, а все больше по скромным избам, но куда заходила — там обязательно после ее визита людям не то, чтобы счастье приваливало, но вот болезни и плохие вести с тех пор эту семью обходили стороной. Уж как зазывали в разные места, однако куда пойти и к кому зайти решала сама. Ходила в жутких обносках, пытались люди ее одеть, но она всегда отказывалась и если брала, то самые негодящие вещи.

    Однажды встретил ее зимой на дороге начальник райпотребсоюза. Вспомнив наставления жены и тещи, привез к себе, несмотря на протесты. Глаша ни есть, ни пить в том доме не стала. Чуть ли не силой отобрали у нее хозяева старые вещи, надели приличное пальто, шапку и валенки. Она ушла тут же, не задерживаясь. Выйдя со двора, все сняла и, как была, босой пошла по снегу. Тогда и поморозила ноги.

    Кусочки сахара, завернутые в платочек, носила с собой всегда. Вот только угощала ими крайне редко, брали сахар у нее всегда с благодарностью, вроде как благословение было. Делиться тем кусочком было нельзя, кому дали — тот и должен съесть.

    Через два года бабушка со мной отправилась в дальнее село к родственникам. Сначала долго ехали на автобусе, а потом шли по дороге, пока нас не подхватила попутка. Приехали уже затемно. Попив чаю, стали укладываться спать. Бабушку устроили на кровати, а меня с каким-то мальчишкой уложили прямо на столе. Столы в деревнях были большие. На полу никто не спал, да и холодно было внизу.

    Засыпая, слушал разговор бабушки со старушкой, двоюродной сестрой моего деда. Разговор зашел о Глаше, умерла она год назад. Замерзла прямо на обочине у дороги, по которой шла, присела отдохнуть, да так и не встала. Нашли на следующее утро. Лицо было спокойное, даже словно улыбалась.

    Родственница сокрушалась, что юродивых больше нет и не будет. До Глаши был старик — Проня, его все боялись, ругался страшно, проклясть мог. Еще раньше — Лизавета-убогая, добрая душа. До нее — одноглазая Акулина. Сколько помнит — всегда были юродивые, а вот сейчас перевелись. Не к добру это. Так и заснул под старушечьи причитания.

    Когда много лет спустя, летом 97 года я приехал домой, бабушка уже умирала. Последние дни мы постоянно дежурили в больнице. Рак легких. Как все женщины у нас, пережившие войну, она много курила — все больше «Беломор». Сигареты с фильтром воспринимала как баловство. Бабушка похудела страшно, хотя и раньше была сухощавой, но во что превратилась — пугало, кожа да кости. По-прежнему не могла без курева. Зажигала папиросу, делала затяжку и начинала задыхаться. Несмотря на протесты врачей, я курил у нее в палате папиросы, чтобы она могла вдохнуть хотя бы немного табачного дыма.

    Сознание у бабушки туманилось, силы уходили, постепенно восприятие мира сужалось. Она перестала узнавать знакомых, потом родственников, остались только ее дети — моя мама и дядя. Даже нас, своих внуков, уже почти не узнавала. Зато стала жаловаться, что в палате много людей, они толпятся и не уходят, не дают спать. Кого-то она признавала, с кем-то говорила. Сердилась, что не приходит муж. Нет, она помнила, что он погиб сорок с лишним лет назад, но если к ней приходят давно умершие люди, то почему не приходит он?

    В тот вечер 12 августа я был у нее в палате. Скоро должна была приехать мама, сменить меня. Вдруг бабушка попыталась привстать и почти внятно сказала: «Здравствуй, Глаша, как хорошо, что ты пришла, — в тот момент я даже не понял, с кем она здоровалась. — Проходи, присаживайся, прости, чая у меня нет». Потек разговор, бабушка вслушивалась в тишину, что-то отвечала еле слышно. Потом заснула впервые за несколько дней, не задремала беспокойно, а именно заснула. Дыхание было тяжелым, но спокойным. Ночью позвонила мама: «Бабушка ушла, так и не проснувшись». Тут же помчался в больницу. Там была обычная суета, как бывает в таких случаях. Собравшись уже уходить из палаты, обратил внимание — на прикроватной тумбочке лежала серая тряпица. Развернул ее. И увидел пожелтевший от времени кусочек сахара…