Дед-могильщик

   Я работаю могильщиком.

    И работу свою я очень люблю.

    Небольшое старенькое кладбище в провинциальном городке находится в полном моем распоряжении. Я и могильщик, и сторож на полставки. Ну а что? Все равно живу в домике на окраине погоста, любезно предоставленном мне государством в качестве компенсации за низкую зарплату.

    Я с удовольствием рою могилки, помогаю опускать гроб — работа на воздухе, покойники — люди все приличные. Это они, когда живые, бедокурят, шумят, ругаются, а как помрут — все как на картинке. Костюмчики парадные, лица благопристойные, аж душа радуется.

    Помню, как-то раз хоронили одного мужика. Видел я его часто на станции — так себе мужичонка, плюгавенький, пьяненький, а как ко мне принесли — загляденье! Гроб обит бархатом, мужичок в белой рубахе да при галстуке. Красота, в общем.

    Кстати, за отдельную плату могу поухаживать за захоронением в течении оговоренного срока. И мне достаток, и близким отпадает нужда заботиться о мертвых родственниках.

    Происходит конечно, на погосте всякое, как тут не происходить. В лунные ночи, если выглянуть в окно моего домика, тени видно у могил. Ходят туда-сюда, слоняются, не лежится им спокойно. У свежих могил потемнее, у старых — совсем уж прозрачные, тоненькие, туда-сюда, туда-сюда. Как-то раз глубоко за полночь стучал в окно кто-то, я выглянул — стоит дядька, которого намедни похоронили, просит стопку водки. Я, конечно, в дом не впустил, но на следующий день могилку его нашел и налил стопарик. Я же не жадный.

    Но мне не страшно. Они меня не трогают, я — их. Мирно живем, можно даже сказать, дружно.

    Да вот беда — маловато в последнее время работы.

    То ли все эти фитнесы-шмитнесы людям на пользу пошли и народ жить стал дольше, то ли городишко наш мельчает: народу-то в столицу все больше уезжает, но как-то оно грустно становится.

    Раньше-то, бывало, каждую неделю семь-десять человек помрет. А похороны какие были? С музыкой, с причитаниями, многолюдные. Несут, рыдают в три ручья, прелесть просто. А теперь что? Придут, молча постоят, мне лишнюю бумажку сунут — закапывай, мол, скорее, не тяни.

    И один-два покойника в неделю в лучшем случае. А то неделями тишина, как сейчас — третью неделю подряд работы нет.

    Я на досуге уже и дорожку кладбищенскую подмел, и оградки кое-где поправил и покрасил, и дома у себя окна вымыл — тишина.

    А как пошла четвертая неделя, я не выдержал. Ну смерти же подобно столько времени сидеть без работы. Сначала я поехал в центр города, походил там, погулял, папироску скурил, но ничего интересного не нашел. Потом немного прошелся по бульвару, забрел в какой-то магазинчик за сигаретами и вот тут-то и увидел его. Стоящий в очереди впереди меня мужчина лет сорока достал кошелек и спросил кассиршу:

— Так сколько с меня?

— Семь тысяч пятьсот восемьдесят рублей, — чирикнула девушка и кокетливо стрельнула глазами в сторону симпатичного покупателя.

Посмотреть, кстати, было на что — отлично сложенный, правильные черты лица, выразительные зеленые глаза. Мужчина улыбнулся девочке, достал кошелек, расплатился. Я увидел, как в кошельке мелькнула фотография симпатичной женщины с мудрым и добрым лицом.

    Потом была моя очередь, а потом я закурил, стоя возле дверей магазина, и стал ждать.

    Спустя пять минут он вышел — невзрачный, тощенький дядька лет тридцати, с наметившимся пузиком, стоявший в очереди аккурат за мной. В руках он нес большую баклашку дешевого пива и буханку хлеба.

    Идти пришлось недолго — мужик жил всего через квартал.

    Я зашел за ним в подъезд и, поравнявшись, всадил ему в спину большой кухонный нож.

    Удостоверившись, что мужчина умер, я аккуратно достал свой нож, вытер его о спину трупа, положил обратно в неприметный портфель и, никем не замеченный, вышел прочь.

    Да и кто подумает обо мне плохо? Я — благообразный седой дедушка в старомодном костюме и с черным потертым портфелем. А потом — я же на их благо стараюсь, хотя, конечно, мне тоже польза.

    Есть труп, значит, будет в ближайшее время и работа.

    Через три дня, как положено, хоронили. Ух, какой мужик-то, оказывается, красивый! Помыли его, подкрасили немного, одели, как человека, в костюм, галстук повязали. В гробу он смотрелся очень прилично, прямо как жених. А то ходил, как оборванец, в какой-то футболке и тертых джинсах, смотреть противно, ей-богу.

    Я им даже скидочку сделал на рытье могилы.

    У него, кстати, жена оказалась видная, только вот неухоженная какая-то. Одежда на ней мешковатая, туфли сношены, а так — приятная женщина.

    Хожу теперь, смотрю за его могилкой. Я вообще всегда смотрю за всеми могилками, которые при моем участии возникли — все же не чужие мне эти люди. Пару раз видел и тень этого мужика, грустная такая тень, смотрит на меня и молчит. Я уж ему объяснял, что так для всех лучше: у меня работа была, а он хоть достойно выглядеть начал, только он все равно смотрит и молчит. И стоит у моего порога, баклашку с пивом и буханку в руке сжимает.

    Они, кстати, все ко мне приходят. И самый первый, мальчик совсем, пятнадцать лет, и женщина бальзаковского возраста с красивой укладкой на голове, и молодой еще мужчина, и юная девушка, и старуха, неопрятная даже после смерти, и девочка-трехлетка, и девушка-невеста, которая зачем-то вышла из банкетного зала в одиночестве на улицу... Помню, я тогда добрый был, веселый, мимо ресторана иду, а тут она! Молоденькая, красивая такая, радостная. Ну я и решил на радостях, что надо подарок сделать — умереть в самый счастливый день своей жизни, что может быть лучше? Приходят, стоят перед порогом, молчат, смотрят. Я к ним выйду, постоим, помолчим вместе, а потом я домой, а они по своим делам.

    В общем, я люблю свою работу. Главное, чтобы помирали, а то мне скучно становится. Только вот я стар становлюсь — через пару лет, думаю, мне уже будет трудно им помогать. Так что буду молиться, чтобы чаще помирали, а то ведь совсем ко мне дорожку позабудут.

    А это уже непорядок!