Ночное шествие

   Я даже сейчас не рассказываю об этом знакомым — боюсь оказаться непонятым.

    Мне было 9 лет и я лежал в постели. Спать не хотелось, но было приказано. Я смотрел на потолок и видел на нем свет фар проезжающих машин. Так проходил час за часом. Сна не было. За стеной работал телевизор, потом умолк и он. Тишина. Было жарко, постель пропиталась потом. Машин уже не стало. И тут издалека донёсся глухой барабанный стук. Медленный, мерный, он приближался, становясь громче. Его уже нельзя было перепутать с биением сердца. К нему подключился… я не знаю, как описать этот звук… тихий стон десятков охрипших глоток, синхронный и меняющий модуляции. Я даже слов не могу подобрать, чтобы описать это. Помню, меня тогда испугала не странность ситуации, не сам этот глухой и мощный звук, а его синхронность, то, как идеально он вписывался в барабанный бой. В самом стоне не было боли или угрозы, горя или радости, он был чем-то вроде удара барабана, безжизненным инструментом.

    Источник звука приближался. Помню, мне не было страшно, только любопытно. Я слез с кровати, встал на четвереньки и приподнял голову над подоконником, чтобы увидеть улицу. В темноте, освещенные только мигающим цветом желтых светофоров, шли люди. Я видел силуэты мужчин и женщин, они шли обыкновенно, словно днем вышли на прогулку. Была странность — они строго соблюдали порядок строя, несколько человек в ряд, на расстоянии около метра. Я не видел их лиц из окна. Людей было очень много, «гусеница» растянулась на всю площадь — я видел, как ее голова растворилась в темноте улицы Ленина, а хвост так и не увидел.

    В соседней комнате проснулась мать. Она подбежала ко мне, стоящему у окна,схватила и повалила на пол, зажав мне рот. Именно тогда я испугался. Она лежала, шепча, обхватив меня, пока за окном стихали барабаны.

    Мы так и не смогли заснуть той ночью. Утром она сходила к соседке, своей подруге. Вернулась через несколько часов и сказала, чтобы я никому не говорил о том, что видел или слышал этой ночью. Я спрашивал: «Что это было?» несколько раз, а она отделывалась от меня словами: «Вырастешь — поймешь», и сильно при этом нервничала. Когда я спросил ее об этом в последний раз, она побила меня, хотя до этого никогда не поднимала руку. Сейчас она делает вид, что ничего не было.

    Я вырос. И до сих пор ничего не понял. Но с каждым годом вспоминать ту ночь мне становится все более некомфортно.