Чертовщина на районе

   О себе, да о начале всей мути, что у нас произошла, да о доходяге я рассказал — а дальше вот чего вышло. Как парнягу-то похоронили, пару месяцев все было, как обычно — работа, пивасик с пацанами вечером — все норм, короче, как у людей. И тут, аккурат в начале осени, чертовщина и прочая хрень и началась. Поначалу все больше бабки на скамейках жуть нагоняли — ну да чего с них взять? Язык как помело, жизнь скука — чего бы и не позадвигать страшные сказки про живую темноту, ходячих мертвецов на кладбище да скорый конец света. Таких концов света на моей памяти уже штуки три было.

    Батюшка из ближайшей церквушки тоже масла в огонь подлил — не открыл наутро двери. А когда те же пугливые бабули ментов вызвали, чтоб те выяснили, чего стряслось, и церковь вскрыли, тот сидел посреди зала в кружке, мелом очерченном, с молитвенником рядом, крестом в руках зажатым — бороду жевал да что-то про чертей бормотал. Короче, беса гнал батюшка.

    Ходили мы себе с пацанами, посмеивались: мы-то знаем, что черт — это такая незавидная роль в тюрьме, а не волосатый мужик с рогами, и нормальному пацану чертей бояться не положено. А потом пропал Игнат. Хватило мозгов у этого дурика на бухую голову заявить, что он черта не боится — ну вот вообще. Компашка до подколок скорая — ну и сказали ему пацаны, мол, если за базар отвечаешь, иди и принеси венок со свежей могилы на кладбище, а иначе, Игнатка, если сдрейфишь — выбегай с утреца пораньше во двор в одних семейках да песни пой, солнышко буди.

    Игнатка пяткой в грудь себя стукнул: «Отвечаю! Пацан сказал — пацан сделал!» — и пропал. На следующий день пошли дурилу искать всем районом. Район прочесали, наливайки прочесали, в участок наведались (там аж обалдели, что хулиганье отпетое само в отделение пришло), кладбище тоже — нет Игнатки. Нашли. Сидел на пустыре возле кладбища в кустах — венок обнял, глаза стеклянные, слюни пускает да бормочет чего-то. Похоже, молитву.

    Подобрали, привели в родные места, водкой отпоили. Бедолага отошел маленько — и давай задвигать: призраки, мертвецы, черти-демоны («Сам Сатана, едрить! Отвечаю!») по его, Игнатки, чистую, незамутненную да безгрешную душу. Слушаем — гонит, думаем, подходящий героический рассказ сочиняет. Посмотрели на рожу — не гонит. Истерит. Игнат — пацан веселый, истории сочинять да приукрашивать мастер — но такого за ним отродясь не водилось. Не из робких он.

    Короче, в тот вечер вся наша компашка больше молчала и пиво в глотки не лезло — свое каждый думал. А я сидел, и вертелся у меня в башке игнаткин треп. Дурь лезла всякая в голову. Ведь когда Игнатку нашли да домой тащили, на том пустыре возле кладбища, где еще свалку устроили, метрах эдак в тридцати мирно кушал мусор барбос — тощий, кожа да кости. Только сейчас как-то стрельнуло. Не тощий он. Пуза нет у него — сгнило пузо. И запах гнилой не от свалки был. Мотнул я головой — вот же дурь в башку лезет! Вот что значит, один дурик лапши на уши навешает — хрень потом всякая мерещится. Белку, видать, Игнатка словил — пора бедолагу в клинику отправлять.

    Озвучив эту идею, посоветовал отныне Игнатке не наливать да присмотреться к пацану — вдруг действительно допился. Пацаны повеселели — такое объяснение все расставляло на свои места. На том и разошлись.

    Засыпал я в тот день тяжело. Обычно-то отрубаюсь после дня, как убитый — а тут муть какая-то: душно — и только в сон проваливаюсь, как начинаю шкурой чуять, будто тени в комнате плавно движутся. Достало меня — открыл глаза. Ну, думаю — от духоты это. Приоткрою окно, чтобы легче дышать. Встал, к окну идти намерился... и, едрить-колотить, заорал благим матом (ни в жизнь такую конструкцию ни до, ни после повторить не мог). Снаружи на оконной раме, широко расставив лапы, сидела какая-то хрень. Именно хрень. Помню плохо — видел я ее только секунду. Тело у хрени было вроде человеческое, белое, как бумага; конечностей явно больше, чем человеку положено — непарное количество то ли рук, то ли ног, с разным количеством суставов, изгибающихся... ну, короче, не бывает так с нормальными руками-ногами. И голова — на длинной тонкой шее, свободно на ней проворачивающаяся под любым углом. Глаза не запомнил — запомнил, что большие. И рот... нет, не рот — ротяра! Улыбающийся (именно улыбающийся, не скалящийся! Типа, привет, братиша, а я тут у тебя на окошке сижу, пялюсь, как ты в кровати ворочаешься — и очень мне забавно), с будто обломанными кривыми желтыми зубами внутри.

    Схватил я табуретку — ну, думаю, щас окно открою, вжарю, куда придется, а потом пусть с тобой всякие профессора разбираются, да выясняют, че ты за чупокабра! А хренушки. Нету ничего за окном. Пусто. Ну, думаю, приснилось же.

    Мать зашла.

— Сына, — говорит, — приснилось чего, что ли?

— Да, — отвечаю. — Душно, вот и снится дурь всякая.

    А самого трясет. Мать головой покачала и говорит:

— Ты не волнуйся, это сон просто... только окно не открывай полностью, а? Форточку приоткрой.

    Не одному мне, похоже, снилось...

    На следующий день собралась наша компашка снова. Не наливали не только Игнатке. Вообще никто не пил. Тупо помолчали минут десять и разошлись по домам.

    На этот раз перед сном я обошел все окна и на всякий случай тихонечко возле каждого матерился себе под нос, проверяя, что все закрыто. Дверь тоже матерком покрыл. Для успокоения. На этот раз спал нормально — только чудилось сквозь сон чье-то обиженное ворчание снаружи.

    Продолжалась подобная хренотень где-то до середины зимы. Колюня отправился в дурку. Деда с соседнего подъезда инфаркт хватил. Игнатка на полном серьезе свалил в монастырь. Потом все начало затихать. А к концу января иду, значит, из магазина — темнеет рано, на улицах пусто (ясен пень, никто особо выходить не хочет), фонари светят тускло, ветра нет, тихо — только снег под ногами скрипит... Смотрю: тени возле дома! Именно тени — типа как силуэты. На детской площадке и возле стен бегают, мельтешат. Тут словно шелест по ним прокатился — они все разом подорвались, заскользили к дому — и исчезли.

    Заходил с опаской — чего ждать, уже вообще не знал. Ан нет — тихо все. Уснул впервые за четыре месяца сразу, спал спокойно.

    Наутро выхожу на лестничную клетку — и натурально офигеваю! Возле двери покойного доходяги сидит его кот. Тот самый, который когда еще соседушка мой живой был, нашел свою дверь в вечное котячье лето.

    Ну и я типа так осторожно ему: «Кис-кис!». Кошак обернулся, глаза желтые щурит. Да нет — показалось. Тот весь черный был, а у этого пятно на лапе белое. А похож-то как!

    А вечером после смены иду домой — и охреневаю повторно. Возле двери соседней квартиры стоит тощая фигура доходяги! Берцаки, военка — все на месте, только стрижка короткая, армейская. Поднялся я, замер за спиной — что делать, вообще не соображаю! Кашлянул так, чтобы внимание привлечь. Оборачивается, улыбается. Не — не он. Лицо другое... а ведь похож!

— Здорово, — говорит. — А мы, стало быть, соседи, парень! Ты заходи — за знакомство выпьем, за новоселье.

    Захожу я, а сам слова из себя выдавить не могу! Было это все уже, было — не гоню! И коньячок тот самый — из той же нычки, и табак...

Парень коньяк по стаканам налил, выпили за знакомство, тот о себе рассказал. Зовут Игорем, служил на Северном Кавказе, схватил там положенную порцию свинцовых сувениров, в лечебке повалялся — пока выздоравливал, вес потерял — к службе уже не годен. Ну да худа без добра нет — дембельнулся досрочно, квартирку вот выделили, как ветерану боевых действий. Жетоны с номером порядковым показал, да набитую на руке группу крови... не врет, вижу.

    Рассказал я ему за доходягу, что в квартире до него жил. Солдатик головой покачал, губы поджал, да говорит — мол, что с отморозками разобрались, то правильно сделали. Потом улыбнулся, подмигнул и говорит: «Ты, Дима, не волнуйся. Будет порядок».

    На том и разошлись. Только в прихожей смотрю — там тот самый кошак сидит, которого я утром видел. Только пятна на лапе уже нет.

    Время шло, чертовщины на райончике больше не наблюдалось, а сосед новый все больше на старого походил, елы: шевелюра отросла, одевается так же — и видели его в тех же местах.

    Молчал-молчал, да рассказал как-то пацанам все про соседа. Раньше бы поржали да и разошлись, но после этой зимы все как-то серьезней стали. У Дёни батя в военкоме работал, вот и решили через него проибть че-нить про этого Игоря. Номер его я целиком не запомнил, но того, что было, должно было хватить, чтобы похожие дела найти. Так через недельку и нашли.

    Служил Игорек на Северном Кавказе, и в Нижний Новгород вернулся — прошлой осенью, как раз перед памятной зимой. В цинковой упаковке. Убило его осколками за несколько месяцев до дембеля. И адрес могилы прилагался. Съездили мы с пацанами — посмотрели. Так и есть.

    Пацаны дальше выяснять не захотели. Тут я их понимаю — тут ничего позорного. Да сам я так не мог все оставить. Взял как-то бутылку да зашел к соседу.

    Тот здоровается, улыбается, закусь достает. А я сижу, сказать не могу ничего — как онемел. Ну, Игорь и спрашивает: что, мол, случилось — не помочь ли как? Тут я и выложил, что мы узнали. Сосед мой только рассмеялся, да, говорит, так и есть. Ему от Родины не только квартира досталась, но и готовое место на кладбище. Не думали тогда, что выживет он — из похоронки вычеркнуть забыли. Так что гроб пустой пришел — а он уже после приехал, как из лечебки выписался.

    Сижу, думаю — все складно парняга говорит. Так, походу, и есть. Только глянул в глаза — и кажется: недосказал. Многое недосказал. Не стал больше расспросами донимать — так и жил.

    Парень он хороший, и вообще...

    Да только так и не оставляет меня вся эта тема в покое. Я с зарплаты старенький комп купил, интернет провел — читал много, все думал хоть что-то найти. Хоть какие-то ответы. Ни-че-го.

    Нет, эффект, конечно есть — мне говорят, что звучать стал умнее, что ли, от жаргончика нашего в повседневке почти избавился — вот только когда волнуюсь, все время обратно на «феню» скатываюсь.

    Да только ответов так и нет. А вопросов ой как много...

    И главный из них — кто (или что) такое мой сосед?

    Не думаю, что когда-то это узнаю.