В поезде

   Утреннее небо было целиком покрыто седыми низкими тучами, когда неброского вида пригородный поезд прибыл для своих немногочисленных пассажиров. Не было обыкновенной толкучки, огромных, сердитых и чересчур вспыльчивых, вечно недовольных проводников — чем и хороши маленькие городки, далекие от свирепых столиц. Нашей группе достался вагон №13, и мы были очень счастливы тому, что, наконец, вернемся домой. Дело в том, что группе учеников из нашей школы было предложено съездить в соседнее село на трехдневную экскурсию. Невообразимо скучную даже для преподавателей сельскую экскурсию о работе и жизни в богомерзкой деревне. Кроме нас, поехали еще несколько групп из лицея и местной гимназии, никто не блистал среди них энтузиазмом, впрочем, мы и сами не сильно отличились. Но время прошло, тяжелое бремя снято, с чистой совестью можно отправиться в недолгий путь по любимой дороге — долгожданной дороге домой. На перроне, кроме нашей компании, стояли женщина с мохнатой собакой пастушьей породы, мать с маленькой дочкой и еще несколько уже совсем непримечательных женщин и мужчин. Казалось бы, совсем немного, но мы умудрились занять целиком весь вагон. Хорошо, что ехать недолго, около шести часов — никому не хотелось ночевать в этом балагане.

    Громкоговоритель шипел и картавил — он невнятно известил всех об отбытии поезда. Разные пестрые люди собрались у края платформы помахать отбывающим. Кроме них, потрясая своими редкими листочками, нас провожали ветви одиноких деревьев и небо, так печально опускавшееся все ниже над землей. В редких его просветах можно было заметить тусклые голубые клочья, так характерные для почти осеннего августа. Поезд резко оттолкнулся от рельс, чуть двинул назад и тут же, набирая скорость, поспешил в целости и сохранности доставить своих пассажиров домой. Кто мог знать, что ему это не удастся?..

    В теплом купе поезда сидели четверо: я, напротив — мой приятель Влад, рядом Дима и Олег. Вид у нас был возбужденный и крайне счастливый — еще бы, этого дня все ждали с самого отъезда из дома. Мы болтали о разной ерунде, делились воспоминаниями и планами. Вспомнили о том, как разыгрывали лицеистов и «случайно» завели трактор. Эх, как нам потом от Васильевны досталось…

— В общем, краски у меня уже есть, да и чертеж закончен. Вам понравится. Это будет шикарное граффити! — Дима увлеченно рассказывал о своей задумке разрисовать школу.

— Смотри, как бы не спалили, — Олег всегда волновался, когда речь шла о каких-либо хулиганствах.

— Да не, я буду в маске. И бегаю быстро.

    Вообще-то, Дима бегал медленно. Но спорить я не стал — зачем, только зря словами бросаться.

— Ребят, а вы знаете, что… — Влад был прерван на полуслове. Дверь в купе стала медленно, тарахтя, отъезжать, что заставило нас всех обернуться. В проеме стояли наши одноклассницы — Лиза и Лена.

— Привет. Можно с вами посидеть? Там скучно.

— Хорошо, садитесь. Вы там с кем едете? — поинтересовался я.

    Они ответили, слегка скривившись:

— Да так… гимназия.

    Все стало ясно. С девчонками из гимназии эти две поругались чуть ли не в первый день — характерами не сошлись. С тех пор любая точка, в которой они сталкивались, превращалась в ад. Ругательства летели налево и направо, визги, крики, беспорядочные движения всеми частями тела, имитирующие драку — это было больше похоже на фильм ужасов. Или же комедию, смотря с какой стороны посмотреть. На самом деле, у нас хорошие девочки, такое с ними впервые случилось. Что ж, бывает — со мной не раз случалось, что мне неприятен человек, которого я и пяти минут не знаю. Существуют такие отталкивающие люди. Но без этого никак — жизнь станет куда более скучной, если все вокруг будут добры и приятны.

    С девочками наша беседа стала более насыщенной и переполненной подробностями. Хотя мы и говорили-то, в принципе, ни о чем, нам все равно было весело. Пару раз к нам даже заходила классный руководитель, призывала нас к совести и наказывала соблюдать тишину. Но мы разве послушаемся…

— Влад, а чего ты вдруг загрустил? Истосковался по широким полям, да? — обратилась Лиза к моему приятелю.

    Тогда я впервые вспомнил, что его прерванная речь не была продолжена. Я обратил внимание на его изменившийся вид. Передо мной сидел не тот вечно веселый, разбрасывающийся остротами Влад, а кто-то невероятно унылый, притихший, печальный. Когда он повернулся к вопрошающей, я на миг заметил в его глазах испуг, который был тут-же разбавлен хитрой улыбкой.

— Да вот гложет мою душеньку то, что мы с каждой секундой все дальше и дальше отъезжаем от такого прекрасного места. Скучать буду по грязюшке родной, по петушкам горланящим, по отсутствию цивилизации…

    Ребята рассмеялись — ему явно удалось разгладить начавшее ощущаться напряжение. А я продолжил наблюдать за Владом. Он снова стал печальным, будто ждал чего-то. И боялся. Страшился того, чего с нетерпением ждал. Мой друг, почувствовав взгляд, посмотрел мне прямо в глаза. Затем на часы. Затем снова в глаза. И снова на часы. Я понял этот знак. Взглянул на свои наручные часы — времени было 14:49. Отлично, ехать осталось всего три часа. Но это явно не то, что хотел сказать Влад. Я снова обернулся на него, но тот уже неотрывно смотрел в окно, и его затуманенный взгляд говорил о том, что он глубоко в своих мыслях, откуда просто так никого не выведешь.

    Я тоже засмотрелся на неизменный пейзаж за стеклом. Широкое желтое поле, глубокий длинный овраг почти у путей. У горизонта — редкие лесочки, кустарнички, заросли…

— Знаешь, я как-то странно себя ощущаю, — прошептал мне вдруг Влад так, что никто больше не услышал. — Будто я не здесь вовсе. Будто я не там, где мне следует быть. Как будто произошла ошибка, все попуталось.

    Он закрылся рукой, опустил голову. Снова пристально посмотрел в окно. Что-то не так, здесь что-то совсем не так! Он выглядел очень уставшим и напуганным. Мне захотелось его утешить, поговорить с ним. Но вдруг… У меня зазвенело в ушах, взгляд не мог сосредоточиться на чем-либо. Тело стало очень тяжелым, все тянуло, тянуло к земле. В глазах потемнело, я видел какие-то блики, почувствовал дым. Мне слышался нечеткий гул голосов, лай. И сквозь это — невероятно громкий стук колес. Я будто бы падал в глубокий холодный омут, и вдруг снова сижу в вагоне, у окна, рядом с другом. Он посмотрел на меня, кивнул. Он больше не выглядел измученным или уставшим, чего нельзя было сказать обо мне. Я был просто обескуражен.

— Эй, я здесь… я тут… я чуть в обморок не упал!.. — сказал я тихо.

— Просто началось… — прошептал Влад, глядя в окно.

    Я посмотрел на ребят. Они сидели молча, даже не переглядывались. Просто смотрели далеко вперед, перед собой. Я хотел заговорить с ними, но они отвечали отрывисто, неясно, не желая продолжать беседу, будто кто-то вдруг отключил им волю. Мне стало неуютно. Ребята молчали.

    В этой тишине поезд все мчался, пейзаж все оставался одним и тем же. Я решил взглянуть на часы.

    14:49.

    Это что, шутка? Может, они остановились?

    Секундная стрелка на моих часах исправно тикала. Я удивился. Может, мне тогда просто показалось?

    Секундная стрелка прошла полный круг. Но минутная даже не шелохнулась. Не двинулась, не дрогнула, осталась стоять на месте.

    Тишина в купе угнетала меня все больше. Не люблю такое молчаливое напряжение.

    Я решил выйти из купе. Когда попросил ребят подвинуться, они сделали это, ничего не спросив, машинально, будто выполняли приказ. Я поспешил поскорее их покинуть — мне действительно было страшно с ними находиться.

    В коридоре было очень душно. Я заметил, что воздух вокруг стал теплеть. Решил сверить свои часы с часами над дверью проводника, но безрезультатно. Те показывали лишь на минуту меньше, чем мои. Кроме меня в коридоре были еще двое — женщина и маленькая девочка лет пяти на вид.

    Женщина сразу ко мне повернулась: запыхавшаяся, взволнованная, растрепанная. Ее взгляд был таким же, как и у ребят к купе. Она показалась мне знакомой.

— Мальчик, ты собаку не видел? Такая рыженькая, с белым носиком… не пробегала? — спросила она.

    Я вспомнил, где видел ее раньше — на вокзале перед отъездом, с колли.

— Нет, извините. Может, она в тамбуре?

    Мой ответ, видно, не слишком ее порадовал.

— Что же это такое, — женщина чуть не расплакалась, — где же Лилька…

    Девочку я вспомнил сразу — тоже с перрона. Она улыбалась, глаза щурила хитро-хитро, хихикала периодически. Даже жутковато стало.

— А мамы нет, — сказала она и засмеялась. — Была… и нет! Я теперь могу все, что угодно, делать!

    Хрюкнула, притворилась самолетиком, убежала. Что за дурдом?..

    Из купе вышел Влад. Я решил рассказать ему свою догадку:

— Здесь, похоже, время остановилось...

    Он ответил вкрадчиво:

— Время — это еще не все.

    Я ничего не понял, но и спрашивать детали не стал. Подумал, что неплохо бы зайти в купе своей классной руководительницы. Дернул ручку — та не поддалась. Постучал — мне никто не открыл. Не открыли и после того, как я подождал и постучал еще.

    Да ну их, пойду к лицеистам.

    Но с дверями к лицеистам было то же самое. И к гимназистам. Но если двери никто не открывает, значит, никого там нет? Нам открыли лишь две двери, за каждой из которых смирно сидели недвижные люди, чьи взгляды были устремлены далеко вперед.

    Я не мог усидеть на месте. Носился из одного конца вагона в другой, дергал ручки, пытался открыть окна, ломился в двери. Кричал, звал проводника, чью дверь также «заклинило». Влад стоял у окна и с безопасного расстояния наблюдал за этим моим приступом ярости. Меня никто не трогал, никто не просил прекратить, меня словно никто здесь не слышал. Я стучался, бился, выламывал двери — безрезультатно. В конце концов, мне удалось попасть только в тамбур, где я снова стал терять сознание: звон в ушах, тяжесть, темнота. Но в этот раз все намного четче и действительнее. Я отчетливо слышал голоса людей, лай. Чувствовал запах дыма, видел человеческие силуэты, огни фонарей. Видел, как силуэты тянут ко мне руки, чувствовал их прикосновения. Слышал свое дыхание, сердцебиение. И все нарастающий звук стука колес поезда.

    Тихо, все громче, громче, громче. И, наконец, просто оглушительно…

    Я очнулся, передо мной стоял Влад. Он помог мне встать, пока я приходил в себя. Когда я пытался выровнять дыхание, он говорил. Несвязные вещи говорил, непонятные мне тогда:

— Знаешь, ты не зря волнуешься. Тебе не место здесь… как и мне. Те люди — им уже не надо переживать. Они и не беспокоятся. Но мне их жалко: все ждут, когда же приедут. А никому не известно, приедут ли вообще. Мне интересно, что бы они сейчас чувствовали. Вот, к примеру, Ника: она однажды мне рассказала, что жизнь — это сон. А стоит тебе постичь ее, понять, что спишь, как проснешься — умрешь, то есть. И многие так считали до нее. А я ей не верил. Сейчас совсем убедился. Если и сравнивать что со сном — так это смерть. Тебе-то точно. Как постигнешь — проснешься. Оживешь. Поверь, это действительность, это — правда. Ты очнешься. И я… и я очнусь.

    Он замолчал. Отчасти я был счастлив этому. Понемногу до меня стал доходить смысл его слов. Но этот смысл мне не нравился, потому я его быстро прогнал из головы, предпочитая посчитать Влада больным на голову.

— Друг, ты бредишь. Что за шутки — не существует живых мертвецов!

— Смотри, там кнопка, — Влад, будто меня не услышав, указал мне на стену. Над старым плакатом о правилах безопасности был небольшой рычаг, под которым виднелась табличка: «Связь с машинистом».

    Мне показалось просто необходимым с ним связаться. Нажал на рычаг сразу, без колебаний.

    Динамик передавал сильные помехи. Голос машиниста был мне почти совсем не слышен.

— Номер… слышно… происходит… повторяю… что произошло…

    Как можно четче я сказал:

— Из вагона пропали люди. Двери не открываются. Окна не открываются тоже. Пропала проводница. Все ли в порядке с поездом? Нужно ли вызвать полицию?

— Тринадцать… ясно… все в полном… не волноваться… едем…

    Дальше сплошные помехи, связь оборвалась. Я нажал рычаг во второй раз. Теперь машиниста не было слышно вовсе — только помехи. Третий, четвертый — безрезультатно.

— Что за?.. — я был в ярости. Здесь люди как зомби сидят, все часы замерли, двери не открываются, друг с катушек съехал — это не поездка, это ад! — Кто-нибудь вообще знает, что здесь происходит?!

    Я кричал, как сумасшедший, на весь вагон. Не мог иначе. Мне было страшно, ужасно страшно, я чувствовал себя не в своей тарелке, мне будто снился сон, и так хотелось проснуться…

    «Как постигнешь — проснешься. Оживешь».

    Влад смотрел на меня и улыбался, будто понял, о чем я тогда подумал. Его радовало, что он все же одержал маленькую победу надо мной и моим сомнением.

— Не нервничай. Мы скоро выберемся, я чувствую, — произнес он.

    Я усмехнулся:

— Не хочешь ли ты сказать, что нужно убить себя? Так выбираться я не хочу.

    Влад приподнял брови. Его взгляд ясно дал мне понять, что он смотрит на идиота. Он вышел в коридор, снова вернулся в тамбур, я ходил за ним по пятам.

— Здесь все проще. Выбраться — значит, выбраться, а не убивать себя. Дерни дверь.

    Он указывал на дверь вагона, за которой мелькали деревья и облака. Это была единственная дверь, которую мы еще не проверяли. Дернуть я могу, но где гарантия, что та откроется? Во время движения ее даже в нормальном поезде не так просто открыть.

    Ручка была очень холодной, намного холоднее всего, что было вокруг. Ледяная... Я начал прикладывать силу, чтобы отворить ее. Потемнело в глазах, зазвенело в ушах и впервые за время потери сознания я почувствовал боль. Тупую, сильную, мне будто давили на старые раны со всех сторон, на все тело, нещадно. Мне было тяжело стоять, тянуло вниз. Туман, эхо, лай…

— Эй!

    Я снова налег на дверь. Перед глазами пелена, колени дрожат, но я чувствовал, что за дверью — путь в реальность. Пошатнувшись, еле удержав равновесие, я толкнул ее. Дверь поддалась! Открыто…

    Я снова смог видеть. Мимо меня неслись псевдокусты. Псевдонебо стояло на месте неподвижно. В лицо бил ледяной ветер. Влад стоял рядом, его лицо выражало печаль. Не скорбную, а скорее, обреченную. Почувствовав мой взгляд, он тотчас обернулся. И заулыбался.

    Я заметил, как его живые глаза опустошаются. Из теплых становятся холодными, мертвеют. И улыбка не сходит с губ, что пугало меня больше всего. Застывшие черты лица выражали радость, приглушенную болью. Так он стоял несколько секунд, неотрывно глядя в мои глаза. Наконец, его оцепенение спало, а во взгляде снова замерцал огонек; он направился к открытому мной порталу неизвестно куда. Когда он шагнул на первую ступеньку выхода, я невольно дернулся, представив, как мой друг со всей силы катится по твердой земле.

— Думаю, пора, — сказал он. — Прыгнем вместе.

    Я отошел на пару шагов, чтобы еще раз взглянуть на пассажиров. Влад вцепился в поручень — не хотел стать унесенным ветром. Вагон не изменился: люди сидели на своих местах, глядя в никуда. Ощущалось что-то страшное в их спокойствии и неподвижности. Никто даже не обернулся посмотреть на наше с Владом действо, хотя шумели мы немало. Все были сосредоточены на дороге. И чувствовалось в воздухе немое отчаяние…

— И знаешь, что здесь самое грустное? — произнес Влад, когда я подошел. — Матери находящихся здесь детей точно знают, что те никогда уже не вернутся домой. А дети верят, что скоро приедут, что скоро сойдут на станции. И долго будут еще ждать. Как думаешь, кто виноват в этом?

    Я не знал, что мне ответить. Я вообще не стал вникать в суть того, что он мне сказал, хотя где-то внутри себя я осознавал, что он не ошибается. Я понимал, что он говорит правду. И, краем уха уловив вопрос, я наугад сказал:

— Машинист?

— И я, честно, так считаю. Ну неспокойно ему, вот все и едет. Сам не может выйти и их не может выпустить. И не спится ему, и не просыпается.

    Я, как и Влад, встал на первую ступеньку. Мы переглянулись и взялись за руки. Его рука была холоднее льда. Я снова почувствовал звон в ушах. Сквозь пелену я слышал, как мой друг начал счет. Внутри меня пробежала волна, я затаил дыхание. На слове «Марш» мы прыгнули. Я видел Влада лишь мгновение в полете. Он падал вместе со мной. А затем — темнота…

    Темнота продолжалась долго, она отдавалась болью в спине, шее и ногах. Где-то далеко я слышал эхо людских голосов, они будто шептали мне что-то. Я ждал, когда же темнота отойдет, когда я очнусь, пока не понял, что уже пришел в себя. Когда я открыл глаза, в них ударил яркий белый свет. Стало больно видеть, но я разглядел нависшего надо мной мужчину в оранжевом жилете. Он что-то кому-то шептал — нет, кричал. Туман вокруг меня рассеялся, я очень четко услышал лай, сирену и голоса. Мужчина кричал кому-то, что нашел еще одного. Кого — я еще не очень хорошо соображал. Второй мужчина тут же прибежал на крик и посмотрел сразу на меня. Вдвоем они подошли ближе, я успел разглядеть, как они поднимают с моей ноги кусок чего-то железного. Тут же почувствовал острую, жгучую, нестерпимую боль. Как-то сам по себе я закричал. Тихо, хрипло, во весь слабый голос. В голове тут же прояснилось, я посмотрел на свои руки и ноги. Я лежал среди груды металла, придавленный тяжелыми панелями, в огромной луже крови.

    Через несколько дней я окончательно пришел в себя. Я хорошо себя чувствовал, несмотря на большую потерю крови и переломанные кости. Я вскоре поправился, остались только мелкие шрамики. Родители объяснили мне все, что со мной произошло в тот день.

    А произошло следующее. Поезд, на котором я ехал, сошел с рельсов. Из-за сильной встряски в почтовом вагоне что-то взорвалось. Если бы не это, жертв было бы гораздо меньше. Среди погибших был машинист, девочка, хозяйка колли, несколько учеников лицея и гимназии, Лена, Лиза, Олег, Дима…

    Дима строил планы, размышлял о будущем в вагоне. А теперь он лежит глубоко под землей, не в силах даже проснуться.

    Я так сопоставил — выжили все, кто исчез из вагона. Все мертвые ехали на поезде.

    Пока я лежал в полубессознательном состоянии, в стране прошел траур. Когда мне сообщили время трагедии, я уже не удивился. Время аварии — два часа дня и сорок девять минут.

    Владу же повезло меньше, чем мне. После аварии он был вынужден сесть в инвалидную коляску. О произошедшем он никому не сказал ни слова. Никому, кроме меня. Когда его выписали, мы вместе пошли на могилу к погибшим товарищам, принесли им цветы, принесли кое-какие вещи на память. На кладбище он и рассказал мне, что уже давно чувствовал, что скоро умрет. Он говорил, что это чувство не отпускало его несколько месяцев, а с каждым днем становилось все резче и острее. Когда же точка достигла предела, он просто попробовал не умирать и хотел сказать это товарищам. Вот какую его фразу прервали девочки.

    Пока я лежал в больнице, я успел решить, что все произошедшее в поезде после аварии было просто моим сном. Так я думал до тех пор, пока Влад не рассказал мне, что видел все это тоже.

— Кроме того, я был очень удивлен, что и ты тоже жив, — сказал он.

    Шло время. Все давно забылось и осталось далеко позади. Но однажды, спустя годы, когда я уже давно жил со своей собственной семьей, в холодную августовскую ночь сквозь сон я услышал стук колес. Тихие голоса, в которых слышалась радость, теплый негромкий смех.

    Я проснулся, сел на кровать. Я улыбался. Вдруг меня переполнило чувство радости и покоя. Я точно теперь осознавал…

    Поезд только что прибыл на станцию.