«При постройке домов имеют обыкновение класть человеческое тело в качестве фундамента. Кто положит человека в фундамент, тому наказание — 12 лет церковного покаяния и 300 поклонов. Клади в фундамент кабана, или бычка, или козла».
Отрывок из христианского номоканона
— … И вот в этот самый момент мальчик понял, что уже поздно, что Хозяин Башни увидел его, и нет ему теперь спасения, — Виталик сделал таинственную паузу.
Жадно слушающая его ребятня дружно затаила дыхание и не смела вздохнуть. Первым тишину нарушил маленький Димка:
— И как же он спасся? Не мог же мальчик умереть?
Виталик уловил трепет в голосе спрашивающего. Все понятно, Дима ещё слишком мал, и в его мире нет места для смерти ребенка. Для него дети и их родители бессмертны, и вот теперь он отстаивает не просто судьбу выдуманного мальчика, но и весь свой маленький безоблачный мир.
— Спасся, — серьезно кивнул Виталий, — Это же был конец лета, и наутро родители увезли его домой. Мальчик никогда так не радовался первому школьному дню.
Дима счастливо разулыбался, ребята загалдели, решая, кто же следующий будет рассказывать страшную историю.
Виталик отвернулся, ковыряя прутиком песок и задумался. Из окна его комнаты на пятом этаже по ночам отлично было видно призрачный силуэт башни. Она возвышалась над лесом, похожая на шахматную ладью, и из её окна сквозь темноту и расстояние пробивался желтый мерцающий свет.
Что находилось за лесом, Виталий знал отлично. Небольшая река с крутыми берегами и песчаным пляжем, а за рекой — огороженный невысоким забором пансионат местной больницы. Дальше располагалась село, в котором самой высокой постройкой была беленая церковь, но её лес скрывал полностью. В общем, для башни там места не было. Да и днем её было не видно. Однажды вечером Виталик позвал к окну маму и показал ей темный силуэт над лесом, но та отмахнулась, обозвала башню облаком, а сына — фантазером, и отправила его пить молоко на кухню.
В отличие от большинства детей во дворе, Виталий не проводил тут только лето. Его родители жили в этом доме круглый год, и самое большее, на что мальчик мог надеяться, это поездка к бабушке с дедом в деревню недалеко от города. Никаких тебе приключений. Так бы и жил он без приключений, если бы однажды осенью не заметил над верхушками леса темный силуэт. Он пропадал утром и вновь появлялся над лесом, как только темнело. Когда выпал первый снег, башня пропала, и появилась вновь лишь в конце мая. Вроде бы со временем ничего не менялось и не происходило, но Виталика терзала тревога при взгляде на странное строение.
Очередной рассказчик заканчивал свою историю, когда из леса вышел Анечкин папа с небольшой коробкой в руках. В коробке кто-то попискивал и шуршал коготками по картонной стенке.
— Смотрите, кого я вам принес. В гараж ко мне залетел. Маленький ещё видимо, летает неловко, вот я его и поймал.
В коробке, рассматривая людей неподвижными желтыми глазами и открывая клюв, сидела небольшая сова. Дети по очереди заглядывали внутрь, кто-то протянул ладошку к птице, но тут же её отдернул, когда совенок недвусмысленно щелкнул клювом, оберегая свою неприкосновенность. Когда все налюбовались, Анечкин папа захватил коробку одной рукой, вторую протянул дочери:
— Пойдем, бабушка уже давно ужин приготовила.
— А сову вы с собой заберете?
— Конечно, что ж я её, зря ловил что ли? Анечке подарком будет.
Виталий нахмурился:
— Нельзя её домой забирать. Она дома не выживет.
Мужчина не удостоил мальчишку ответом. Развернулся и пошел в сторону подъезда со своими сокровищами.
В ту ночь желтое окно в башне не светило ровным светом, а пульсировало, и сам силуэт башни стал ещё более размытым.
Наутро двор встретил Анечку напряженным молчанием. Все помнили, что случилось, когда прошлым летом её отец притащил с дачи крота. Его так же показывали ребятне и дарили девочке, а через пару дней она уже несла своего питомца в лес — хоронить. На её лице не было ни слезинки. Тоном, не допускающим пререканий, она пояснила:
— Кроты — вредители. Если оставить его на воле, то он размножится и съест все корни у деревьев.
Вот и теперь все ждали чего-то подобного. Но время шло, совенок все так же жил в клетке у Ани, и детям его больше не показывали. Ночью клетку выставляли на балкон, потому что птица горестно и пронзительно свистела по ночам и мешала семье спать.
Виталий тоже не спал по ночам, слушая крики совы и разглядывая башню. Свет пульсировал с каждой ночью все ярче и сильнее, и размытый поначалу силуэт теперь было видно намного лучше. Тревога прочно поселилась в сердце мальчика и грызла его изнутри, заставляя напряженно всматриваться и вслушиваться в темноту за окном. Эти ночные бдения и неослабевающая тревога настолько извели Виталика, что назревшее однажды решение этой проблемы было принято окончательно и бесповоротно. В ту ночь мальчик наконец спал спокойно.
В ближайшие выходные семья как всегда собралась на дачу. Они всегда уезжали вечером в пятницу, и возвращались домой в воскресенье под вечер — уставшие, измазанные землей и травяным соком, пахнущие костром. Но в этот раз родители решили уехать только в субботу утром, потому что сын оставался дома. Он и так в последнее время выглядел приболевшим, и мама решила не брать его с собой в этот раз, оставив сына на попечение соседки. Виталик уже был достаточно взрослым, чтобы спокойно провести сутки без родителей.
День прошел как обычно. Вечером тетя Лида накормила мальчика ужином и ушла к себе, наказав в случае чего позвонить ей или зайти в гости.
Виталий дождался темноты, внимательно посмотрел на башню, запоминая её расположение, оделся и вышел в подъезд. Тихо-тихо, чтобы соседка не услышала шума, он запер дверь, на цыпочках спустился на первый этаж, там только обул кроссовки и покинул подъезд.
На улице было ветрено и довольно прохладно, шумели деревья, скрипели гнущимися ветвями. С Анечкиного балкона раздавался свист совы. Виталий немного подумал и подошел к её балкону. Легко забрался по водостоку до открытого окошка, нащупал клетку с птицей и вытащил наружу. Распахнул дверцу, и совенок метнулся в темноту.
Виталик сунул клетку обратно и спрыгнул вниз. После этого, не оглядываясь, направился в сторону башни. Хорошо знакомый лес был неузнаваем. Там, где днем были проложены широкие тропы, ночью росла крапива, ноги выворачивались, попадая на корни, но мальчишка упорно шел вперед. Когда он вышел к реке, Башня показалась во всей своей красе. Она стояла на противоположном берегу, высокая, крепкая. Наверху мягко светилось окно. Виталий подумал, что ни одна лампа не может давать такого теплого света, что там наверняка горит свеча, да не одна.
На тот берег реки он перешел по железнодорожному мосту. Башня возвышалась над Виталием темным колоссом. Тяжелые старые камни были покрыты влажным мхом. Между грубо обработанными блоками вились глубокие борозды, из которых время и ветер извлекли более мягкую породу, скрепляющую камни между собой.
Ни одной двери в Башне не было. Единственный проем, который смог найти Виталий — желтое окно наверху, под самыми зубцами.
Мальчик попробовал ползти вверх, цепляясь за выемки между камнями, и у него это получилось довольно неплохо. В глубоких бороздах было достаточно места для того, чтобы прочно поставить ногу или крепче ухватиться за неё пальцами. Однако очень скоро Виталий устал. Руки болели, дервенели и не слушались. Мальчик прижался щекой к влажной стене и зашептал, обращаясь к себе и к камню:
— Ну пожалуйста, пожалуйста-пожалуйста! Я должен попасть внутрь.
Он постоял так немного, позволяя рукам отдохнуть, и попробовал продолжить движение, но не смог оторвать сведенные пальцы от стены. Попробовал дернуть рукой, но она будто приросла ладонью к камню. Вторая рука так же не желала расставаться с Башней. Виталик подтянулся как можно выше, взглянул на свои руки и закричал.
Он захлебывался криком, а его плоть серела, становилось холодной и влажной. Ему не было больно, только всепоглощающий ужас терзал мальчишку. Вот уже по локоть руки обратились в камень, вот уже до колен доползла серая хворь снизу. А вот и в груди расцветает серый ледяной цветок.
Когда тело обратилось в камень по самую шею, Виталий всхлипнул и нежно прижался теплой живой щекой к Башне, позволил завладеть ей его глазами, ушами, всеми своими чувствами. Ему больше не было страшно.
Ты проснулся. А она — нет.