Встреча

   Нет, ну кто бы мог предположить? Это сарказм, если вы не поняли. Хотя, вот я — не мог.

    Впервые мы встретили их в каком-то переулке, куда Маринка затянула меня поцеловаться. Не скажу, чтоб сильно безлюдный был переулок, но у моей второй жены специфические наклонности в сексуальной сфере. И некоторый эксгибиционизм ещё не самое специфическое, уж поверьте. Лучше — на слово.

    Вокруг унылые панельки с теплыми, желтыми, по вечерней поре, окнами. Пара фонарей скупо рассеивала сумрак приближающейся ночи, протяжно орали коты где-то во дворах, ветер шуршал оберткой мороженого, торчащей из мусорки в нескольких шагах от нас.

    Целоваться было сладко, чего греха таить. Косые взгляды редких прохожих даже раззадоривали, во многом я Марину поддерживал, хоть и не во всем. Ой, как не во всем. Убил бы, до чего не во всем, но не мог. Буквально. А целоваться было сладко.

    Пока она вдруг не оттолкнула меня легонько, досадливо фыркнув.

— Подожди немножко, Вить. Никак, зверь невиданный в гости пожаловал, — сказала она, глядя мне за спину. В моменты волнения она всегда сбивалась на сказочно-старушечий говор.

    За спиной, на обезлюдевшей внезапно улице, и правда, оказался зверь невиданный — мужик в байкерской косухе, кожаных штанах, бандане и суровой бороде. Стоял и щерился, глядя на нас в упор, и как только подошел так тихо, на ногах-то берцы, а не чешки. Я жену заслонил, прикинул автоматически, смогу ли я его опрокинуть. По всему выходило, что смогу, если он не из Шаолинь проездом. Сам я, вроде, не задохлик, да и опыт неплохой в ближнем бою есть, спасибо Марине. Вспомнив про неё, я невольно хмыкнул. Вряд ли придется кулаками махать, она никому не позволит меня мордовать. Ревнивая она в этом плане.

— Не из Шаолинь, — ехидно сказал «байкер». — Но не опрокинешь. С дороги уйди.

    Правильно Маринка говорит, дурак я. Не дошло до меня, только разозлился, ярость крылья привычные темные за спиной приподняла.

— А ты подвинь, — говорю.

— Охолонь, Витюш, голову включи, — потянула за локоть жена.

    Вроде вполголоса сказала, а как полотенцем стегнула — дошло. Не из Шаолинь, значит. Ой, кажется, и правда — не опрокину.

— Тебе чего надо-то, добрый молодец, — Марина меня под локоток взяла и рядом встала. Да и то сказать, смысл мне её заслонять — только под горячую руку попаду если что.

— Ты ведьма, — без обиняков заявил бородач. — С нами пойдешь.

— Тебя тут сколько, Харлей Девидсон? — теперь уже я ехидство включил, хоть и похолодел весь. Раньше меня только Марина читала да морочила, как хотела, а теперь что? Каждый встречный-поперечный начнет мозги крутить?

— Сам-друг он, с товарищем патлатым, вон там, — ткнула Марина пальцем за спину. — Ты, Витюш, отойди в сторонку, мы тут сами побалакаем по-нашенски.

    Что-то разволновалась она, слишком обильно деревенским говором речь пересыпает, подумал я, отходя. Спорить с женой было бесполезно — сам не отойду, она мной отойдет. Дурдом, черт возьми, ладно одна ведьма на селе — сказочно, но привычно. А вот байкеры-ведьмаки в городе — это уже сюр.

    Разговор у них шел негромко, мне не слышно. Патлатый, в длинном кожаном плаще, подошел к Марине со спины, что мне крайне не понравилось, и я напрягся. Поди ж ты — ненавижу тварь, убить готов, убивал уже не раз так, что впору в дурку запирать — а подошли к ней в переулке двое уродов, и я уже их готов по асфальту размазывать. Чудеса твои, господи.

    Маринка тем временем сказала что-то резкое, и понеслось. Байкер шепнул ей что-то тем оглушительным шепотом, который я до сих пор от неё только слышал, а патлатый мгновенно — я и не уследил как — схватил за волосы и приставил к шее что-то вроде серпа или кукри, слишком уж блестящего, чтоб стальным быть. Ярость во мне взметнулась мгновенно, слепо швырнула вперед на двух незнакомцев, которые посягнули на мою женщину. Звучит, наверное, пафосно, но что-то такое я чувствовал, моя она, только я могу её убивать и калечить, а всяким патлатым-бородатым не позволю, будь они трижды ведьмаки.

    Что я с ними сделать мог бы, не знаю, знаю, что ничего не смог. Кинулся, вроде, к ним, а лицо разбил об стену дома, который только что позади меня был. Ну да мне ли боли бояться? Снова к ним рванул и снова об стену приложился, нос сломал, кровь на глаза потекла. Снова встал, где наша не пропадала, так и убился бы, наверное, об стену, если б не Марина.

— Вить подожди! — она стояла не шевелясь, испуганно скосив глаза на странной формы нож возле горла. — Подожди, я сама! Не надо!

    Сложить крылья дело трудное, но справился. Сплюнул кровью на тротуар, вытер глаза. Даже угрозы удержался, не высказал. Не мальчишка уже, знаю, что могу, а что нет. Тыкали носом. Стоял, смотрел, как бородатый с довольной ухмылкой Марину разглядывает.

— Вот и правильно, а то так и размажу по стенке. Имя говори, рыжая. Тогда добром дело решим. В разумных пределах.

— Ох, имя-то я и не упомню, добрый молодец, старая ведь я, годков-то много уже, память подводит, — запричитала Марина.

    Я поморщился, непривычно её такой напуганной видеть. Неужели, нашла коса на камень? А может мне к этим двум с радостью кинуться надо? Помогите люди добрые, заплела мозги ведьма, жену беременную в могилу свела, самого заморочила-околдовала. Освободите, а тварь-лиходейку покарайте, чтоб неповадно было?

— Разберемся, — кивнул мне посерьезневший байкер, — Имя говори, а то напомню, — это ей уже, — Помогу вспомнить. А чтоб не забыла впредь — на лбу вырежу.

— По… Пороша… Порошкой мамка назвала, зимняя я! — жалобно выкрикнула Марина, по шее из под лезвия струйка крови побежала.

    Хмыкнули мы с бородатым одновременно, только по разным причинам. Он видно думал, что сломал ведьму, имя её истинное узнал и дальше все легко будет. А мне вот так не казалось.

— Витька! — с досадой крикнула Марина, и тут сразу много всего произошло.

    Ну, во-первых, сам не знаю почему, а понял я, что Маринка дурочку включила. Играет с ними, как со мной играла, мозги пудрит. Может, потому и дошло, что сам игрушкой второй год хожу, знаю её замашки. Во-вторых, бородач меня читал также легко, как и ведьма, и не понравилось ему, видимо, то, что он прочел, улыбка с лица схлынула. Зашептал он что-то, имя услышанное в шепот вплетая, рванулись тени из канав и углов темных, только Маринка ждать не стала. Сказала одно слово негромко и в ладоши хлопнула.

    И все.

    Было два мужика рядом с ней, а стали два облака бордовой жижи — отбросило, размазало, развеяло по асфальту и стенам домов, раскрасило переулок замысловатыми кровавыми кружевами. Даже меня, к кровище уже привычного, замутило. Фонари полопались, заискрив, и улицу окончательно в сумрак окунули, мусорка неподалеку опрокинулась, мусор по тротуару раскидало-понесло. И ещё нож странный по асфальту зазвенел. Только я этого всего не слышал — после её хлопка меня шатнуло, как взрывной волной, что-то горячее по щекам побежало. Я вытерся — кровь. Контузило.

Твою мать, что тогда будет, когда она кричать начнет?

    Маринка уже неслышно ко мне бежала, шею от пореза вытирая и нож этот под плащик пряча. Ладошки теплые на уши положила, чпокнуло болезненно в ушах, и звук вернулся. Обняла, в губы поцеловала с такой страстью, какая у нас обычно бойней заканчивается.

— Спасибо, Вить.

— За что, — губы после поцелуя целехоньки, нос тоже, есть свои плюсы в жене-ведьме. — Я ж не сделал ничего, да и не хотел вроде особо.

— Хотел, — хитро улыбнулась она, — я тебя лучше тебя самого знаю. Хотел и пытался. Догадливый ты только слишком. Всю забаву испортил, прочел он тебя.

— Задала ты дворникам работы, — мы, под ручку, торопливо зашагали подальше от чернеющих в сумерках влажных, терпко пахнущих свежей кровью пятен.

— И ментам тоже. Это кто был-то вообще? Я думал, ты одна такая.

— Ну, что я одна такая, я и раньше не думала. Есть ещё, есть и меня подревнее, только мало нас. Кривая это дорожка, скользкая. Кто с людьми осторожность терял — люди убивали, первые двести лет нас ещё можно достать и убить, не все сразу ведь. А кто с тенями осторожность терял, про тех и говорить к ночи страшно. Даже мне, Вить.

— Эти двое с тенями говорили, как ты.

— Один говорил, — фыркнула она. — И тот недоделок, с чужого плеча слова знал, женская это сила, не мужская. Есть кто-то в городе кроме меня. Сама бы могла догадаться, не одна такая умная. Засиделась я в деревне, Вить, осторожность потеряла.

— И читал он меня легко, как ты.

— Тоже моя вина, — виновато поморщилась Марина. — Говорю же, самонадеянность подвела. Ладно, домой придем, зашепчу тебя, больше никто в голову не залезет. Кроме меня, — она хитро улыбнулась.

— Да уж понятно, — вздохнул я, вытираясь поданным платком. — А второй с ножиком что, как я? Совсем без сил?

— Насколько я поняла — без. Быстрый просто, шепоток на нём чужой лежит, чтоб шустрей бегал и руками махал. И ножик уж больно злой. Будь я помоложе, лет на триста, умей поменьше — не дернулась бы даже. И имя бы истинное вполне могла сказать, нож да шепот в паре как-то работали. Кто-то сильный тут у вас живёт, опытный, опричников себе подбирает, пестует. А я играю с тобой на улице, прохожих почем зря морочу. Дурочка деревенская.

— Порошка, — хмыкнул я. — Значит, имя — не истинное?

— Вот ещё, — рассмеялась Марина. — Так я настоящее двум недоделкам и сказала. Овцы волков не жрут. Но впредь надо осторожней быть, — она вдруг замолчала, глянула искоса.

— Не простил мне Свету.

— Не смей по имени называть, — помрачнел я, давя злобу. — Не прощу. Не прощают такого. Но и к ведьмакам недоделанным не пойду, я теперь не лучше тебя стал, в аду в одном котле вариться будем. Сам тебя убью, поняла?

    Марина молчала, прижимаясь к руке, вздыхала виновато.

— Домой придем — зашепчешь. Чтоб мной ещё раз какой-то засранец бородатый как куклой вертел… Зашепчешь и расскажешь подробнее про эту свою науку. Если кто-то ещё опричников завел, то и ты можешь?

    Жена дернула щекой, угрюмо отвела глаза.

— Могу. Не буду обещать. Подумаю.

— Думай, ведьма. Хорошенько думай, кого больше бояться надо. У тебя теперь выбор есть.