Плохая ночь

   Как-то пришлось мне устроиться ночным дежурным в один из моргов. Работа непыльная, сутки через трое, да и клиентура, как говорится, покладистая. Поначалу, конечно, было страшно и противно, а потом ничего, привык.

    Однажды заступаю на дежурство. К вечеру появился Митрич — он в морге этом лет, наверное, двадцать проработал. Приходит и говорит:

— Ты сегодня на ночь в дежурке закройся и не выходи, чтобы там ни случилось. Ночь сегодня плохая. Всякое может быть...

    Тут меня, естественно, прорвало. Какими только эпитетами я Митрича не наградил. Обидно мне показалось, что малообразованный сторож меня, человека с высшим образованием, пугать задумал. Митрич молча выслушал и говорит:

— Как знаешь, я тебя предупредил, — потом развернулся и ушёл.

    К концу рабочего дня об этом инциденте я, наверное, и не вспомнил бы, только насторожила меня одна деталь: Митрич был трезвым и говорил вполне серьёзно. После работы старший прозектор задержался со мной поговорить на философские темы. Сидим в дежурке, спорим, а мне деталь эта — Митрич трезвый и спокойный — покоя не даёт.

    Поздно вечером мой собеседник ушёл. Я запер за ним дверь и остался один. Проверил морозильную установку, посмотрел, всё ли в порядке в прозекторских, потушил свет и вернулся к себе в дежурку. Там схема следующая: входная дверь, рядом дежурка и длинный Т-образный коридор, в конце которого расположены двери, ведущие в трупохранилище, прозекторские и другие помещения. Всю ночь в коридоре горит несколько ламп. В дежурке тоже свет гореть должен, но сторожа, если спать ложатся, всегда его выключают. Двери, кроме выходной, нигде не закрываются, просто плотно прикрыты. В дежурке на двери есть задвижка, но дверь всегда оставляли настежь открытой.

    Так же было и в ту ночь. Было тихо: ни ветра, ни шума машин. На небе низкая луна. Читаю Гримельсгаузена, но нет-нет да и прислушиваюсь к тишине. В полночь в сон потянуло, решил прилечь. И тут слышу, как в коридоре скрипнула дверь. Осторожно, почти неслышно, но скрипнула. Выглянул из дежурки. В коридоре свет тусклый, рассеянный: там, где двери, темно, и ничего не видно. Как-то не по себе стало. Думаю, пойду, погляжу, почему дверь открылась. Пошёл, а чтобы уверенности себе придать, ступаю твёрдо, шаги отдаются глухим эхом. И тут замечаю — нет, даже скорее чувствую — впереди в темноте какое-то едва уловимое движение. Отчётливо вспоминаю: «Закройся и не выходи, что бы ни случилось!». Медленно отступаю в дежурку, захлопываю дверь и щёлкаю задвижкой.

    По коридору проносится шорох быстрых шагов, обрывающихся у самой двери. Потом снаружи дверь сильно тянут за ручку. Она поддаётся на несколько миллиметров — дальше не пускает задвижка. В щели мелькает неясный тёмный силуэт, и в дежурку просачивается явственный сладковатый трупный запах.

    В следующее мгновение я с дикой силой вцепляюсь в дверную ручку. А из коридора что-то жуткое пытается проникнуть ко мне. Царапает дверь, дёргает ручку, шарит по косякам и стенам, и всё это происходит при полном молчании. Не слышно даже тяжёлого дыхания. Только тянет из-за двери запахом формалина.

    Вместе с рассветом в коридоре наступает гробовая тишина. Никто больше не царапает, не рвётся в дверь. Но я ещё долгое время не могу выпустить ручку: так и стою, вцепившись в неё побелевшими от напряжения пальцами...

Настойчивый звонок возвращает меня к действительности и заставляет распахнуть дверь. Коридор обычен и пуст: оттого кажется, что всё происходящее ночью было диким кошмарным сном. Замок, как всегда, заедает, и я долго не могу его открыть. Наконец, мне это удаётся. На крыльце стоит сменщик.

— Ну, ты здоров спать! Битый час звоню! — изумляется он.

    Я невнятно мычу о том, что здорово перебрал спирта, ничего не слышал и что вообще меня лучше сегодня не трогать.

    Рабочий день в самом разгаре, а я никак не могу заставить себя уйти домой. Нервно курю на крыльце служебного входа и отчаянно пытаюсь понять, что было ночью — реальность или сон. Рядом курит старший прозектор, о чём-то меня спрашивает, я ему что-то отвечаю, а у самого в голове только одна мысль: «Это был сон, этого не может быть».

    Тут на крыльцо выходит практикант:

— Андрей Андреевич, тут странный случай. Готовлю на вскрытие труп утопленника — ну, того, что привезли позавчера, — а у него под ногтями полно белой краски.

— Что же тут странного? — лениво спрашивает старший прозектор.

— Краска засохшая, старая, но надломы и срывы ногтей на руках трупа, по-моему, посмертные, свежие.

    Они уходят, а я подхожу к двери в дежурку. На высоте человеческого роста, на гладкой белой поверхности отчётливо проступают полукруглые царапины и неровные сколы…