Плач в подвале

   Снимали квартиру в Токио с другом напополам в семиэтажном доме. Рядом с домом была стройка, и от старого дома на месте стройки остался только подвал со входом с улицы. Вход в этот подвал был заколочен досками и висела табличка «Идут работы». За домом кладбище — только с пеплом, а не с гробами. Вообще, развлекательный район Роппонги в Токио полностью построен на месте старого огромного кладбища.

    Возвращались мы с другом из клуба, подвыпившие существенно, часов в 7 утра. Уже было светло. Остановились возле подъезда, и взгляд как–то упал на этот вход в подвал. Не знаю, с чего мы решили посмотреть, что там внутри, но пару минут спустя, отогнув доски, мы уже были на верхней площадке лестницы, ведущей в подвал. Лестница на вид была совершенно обычной, похожей на лестницу в подъездах домов. Мы видели, как пролет заканчивается площадкой, которая расширялась до помещения непонятных размеров. Очень темно там было — свет с улицы не проникал на этот этаж, и еще один пролет уходил ниже.

    Мы спустились до первой площадки, и внезапно с улицы перестал доноситься какой–либо шум. Мы перекинулись парой слов и тут услышали звук, который я до сих пор отчетливо помню. Плач ребенка. Не грудного, а лет пяти по ощущениям. С всхлипами и вздохами. Мы замерли от неожиданности и начали инстинктивно пятиться назад, к выходу, вверх по лестнице. Плач приближался. Было стойкое ощущение чьего-то присутствия. Тут уже нервы сдали и мы ломанулись вверх, благо проем широкий для двоих. На верхней площадке мы остановились, почувствовав себя в относительной безопасности, и посмотрели назад. Ничего особенного не было, плач пропал.

    Выбравшись наружу и мгновенно протрезвев, мы обсудили произошедшее, и спустя минут десять, когда страхи показались нам глупыми, решили проверить — может, это действительно ребенок заблудившийся, или что–то еще материального мира. Спустились снова. История повторилась, только на это раз мы не убежали до самого верха, а ждали, пока источник звука не выйдет на свет. И вот, представьте: плач приближается, ощущение, что кто–то идет, растёт. Вот уже звук на границе света и темноты… Мы в ожидании — и никого! А звук приближается, и есть такое почти физическое чувство, что кто–то совсем рядом. Тут уж мы бежали без оглядки до ближайшего магазина.

Вечером того же дня, приходя на работу, рассказали японцам о случившемся. Они ничуть не удивились: к призракам и всему прочему в Японии относятся так же, как мы на Дальнем Востоке к энцефалитным клещам — они есть, их не нужно чрезмерно бояться, но стоит опасаться, так как могут принести вред. Один из японцев сказал, что хорошо чувствует подобные вещи и может сходить с нами, глянуть, что там. Надо сказать, что за день любопытство пересилило страх, и мы решили отправиться туда на следующий день с фонариками вчетвером (еще один японец увязался с нами).

    И вот мы, вооруженные японцами и фонариками, опять стоим на верхней площадке этой лестницы. Японец, который «чувствует», пошел впереди нас на пару шагов, мы все идем следом и светим фонариками в темноту, но ни один луч света от мощных фонариков не достиг стен помещения, кроме ближайших к нам. Темнота там какая–то совсем непроглядная, липкая и осязаемая. И тут японец, шедший впереди, вскидывает руку вверх и говорит тихо: «Стойте!». Потом: «Смотрите!» — и показывает на свою руку в свете фонаря. Каждый волосок на ней торчал, как из ершика, а на коже отчетливо видны проступающие красные пятна. Волосы тогда зашевелились и у меня на голове, и у остальных, а тот японец говорит: «Это предупреждение, что дальше ходить не надо. Давайте вернемся». Два раза просить никого не пришлось…

    Надо ли говорить, что подвал мы потом обходили стороной? Спустя пару дней выяснилась любопытная деталь, которую поведали «старожилы» этого района (старожилом там можно считать любого, кто проработал там более 5 лет, ведь там в основном только увеселительные заведения). Оказалось, что раньше в этом помещении был клуб, который сгорел в 1996 году. В пожаре погибло 3 человека, в том числе молодая мать-одиночка, которая перед выходом в клуб оставила дома мальчика четырех лет одного, и тот умер от голода.